Дети города-героя[сборник 1974]

Осенью я в последний раз встретился с ним. Не в техникуме — в больнице. Принесли обед, но Сашка к нему не притронулся. В палате было очень тепло. А он, виновато улыбаясь, сказал:

— Знаешь, до сих пор не могу согреться.

Какой художник не мечтает о том, чтобы его произведения остались с людьми навсегда. Сашиных рисунков не осталось. Те, что создавались до войны, — сгорели в буржуйке, а в блокаду не до рисования. Фанерные фасады? Но и они скоро уступили место настоящим. И все-таки они остались… в нашей памяти, как первый символ возрождающегося города.

А разве этого мало, чтобы не забывать Сашу Ивашева?

Как и во многих ленинградских дворах, в нашем довоенном дворе не росло ни травинки. Но заботливая природа умудрялась подбираться к самым окнам, напоминая о своих изменениях.

В начале лета заносила тополиный пух и скатывала из него толстые белые коврики. А в разгаре осени листья из школьного сада перебегали улицу, залетали в подворотню, разносились по двору. В веселой огненной пляске подпрыгивали до крыши, совались в форточки, прилеплялись к стеклам.

Но были и другие листья.

Даже бесконечные ноябрьские дожди не могли оторвать их от веток. Еще зеленые, но уже жесткие, они звенели на резком ветру. Иногда этим отчаянно упорным листьям удавалось продержаться всю зиму. Хотя таких оставалось немного: может два-три, да и то не на каждом дереве. И только с весенним солнцем, когда новые листья заступали на смену, они сперва терялись в зеленой дымке, а потом незаметно оставляли свои посты. Куда уходили они?

В первую послевоенную осень я забрел в наш школьный сад. Почему-то я верил, что обязательно встречу кого-нибудь из своих. После прощания с Сашей мне это было просто необходимо. И я не ошибся.

Олег Покровский мало изменился. Тот же аккуратный белоснежный воротничок из-под куртки, брюки, отглаженные как будто специально для нашей встречи. Сын врача и сам мечтавший стать врачом, был он до смешного чистоплотен. До сих пор не могу забыть одной его довоенной фразы.

Я бежал из булочной, прижимая к себе батоны.

— Ты что, прямо в руках хлеб носишь? — Его белобрысые брови поползли к идеально подстриженной белобрысой челке.

Я лишь дома сообразил, чем вызвано его удивление. И пожал плечами: что с него взять?! За глаза мы все его называли белоручкой. Но дразнить не пытались. Олег из тихони мгновенно превращался в отчаянного драчуна, если дело касалось его достоинства.

Поначалу я как-то не соединил Олега и костыли, прислоненные к скамейке. А может быть, обрадованный встречей, просто их не заметил.

Я рассказал ему про холод, от которого так и не мог избавиться Саша. Мы вспомнили совсем недавние блокадные зимы.

Еще до получения паспорта Олег перепробовал столько специальностей, что их перечисление заполнило не один лист в трудовой книжке. Но если кто и виноват в этом, так только война. Он освоил профессию фрезеровщика — прекратилась подача тока. Станки встали. Перевели на слесарный участок, но скоро кончились детали — мастерскую закрыли. Когда после прорыва блокады первые комсомольские отряды отправились на лесозаготовки, Олегу удалось убедить коменданта поезда, что ему почти пятнадцать. Там, на реке Сясь, он строил дорогу для вагонеток, был грузчиком, подталкивал эти вагонетки к причалам. Узнав о его рабочем прошлом, начальство перевело Олега в кузнецы. Олег растерялся. Но работа оказалась совсем несложной. Руби стальные прутья да заготовляй скобы.

Под конец Олег перешел в лесорубы. Учитывая возраст, в бригаде его пожалели, поставили на обрубку сучьев. А он отказался. Добился перевода на валку леса. Заготавливая свои кубометры, почти дотянулся до взрослой нормы. Азарт подвел. Не рассчитал. Рухнувшая сосна придавила ноги.

В тот осенний день я спросил Олега:

— Какая же из твоих профессий была самой трудной?

И он, не задумываясь, ответил:

— Почтальон.

К весне сорок второго на почте скопилась груда писем. Зимой уже обессиленные почтальоны не могли ходить по адресам. Да и пережили эту зиму из них немногие. Потребовались добровольцы. Олег успел и здесь. По беспощадным законам войны эта почта приносила в дома радость слишком редко. Видеть, как только что ожившие после черной зимы люди открывают тебе дверь и с надеждой смотрят на тебя, а ты протягиваешь им похоронку…

Олег пододвигает костыли. Спрашивает:

— Заглянем в наш двор?

Впереди нас маленькими рыжими зверьками бегут листья своей привычной дорогой — к нашему дому.

Ребята нашего двора… Их и до войны — наперечет. Если даже считать со всеми малышами, ну тридцать. Словом, взвода не наберется. А летом сорок первого и того меньше.

Война въезжала в город санитарными машинами, занимала школы под госпитали, гремела военными маршами и плакатами на стенах домов. Но сам фронт не был слышен. Да и в ленинградском небе пока не появлялись фашистские самолеты. И все мы как-то еще не определились. Дело нам нашел Борька Цыган.