Дети города-героя[сборник 1974]

Мы играли тогда в «чапаевцев». Видите у меня за поясом (я — третья справа в среднем ряду) наган? Я была Анкой-пулеметчицей в чапаевском отряде и без нагана просто не выходила во двор. А вот и сам Чапай — второй слева в верхнем ряду — Витька Рыхлов. Мы только что помогли ему стереть нарисованные углем лихие чапаевские усы. У отряда был штаб — отвоеванная у дворников маленькая темная кладовка под лестницей. Сюда приводили на допрос «пленных беляков», захваченных во дворе соседнего дома, с которым мы воевали. Здесь разрабатывались планы предстоящих атак. Здесь сосредоточенный Чапай при свете огарка свечи склонялся над картой, и тогда у дверей штаба замирал вестовой Эдька Оржешковский (первый слева в первом ряду), шепотом предупреждая входящих: «Тише, Чапай думает…»

Рядом с Эдькой на снимке — Зоя Муравник, Валя Юдина, Зоя Ахметова, Галя Плешанова — наши сандружинницы и врачи, — к ним доставляли «раненых».

Первый слева в среднем ряду — Юра Плешанов — младший братишка Гали-сандружинницы. Справа от него — Женя и Галя Цветковы, тоже брат и сестра, спаянные нежнейшей заботой друг о друге.

За спиной у Жени-маленького стоит девочка Женя — Женя Гусева, рядом с ней — ее подруга Лиза Щавелева, дальше вправо — Галя Романова. Кажется, эти девочки не любили боев и не играли в чапаевский отряд. Но в лапту или прятки обыгрывали почти любого.

Самая крайняя в среднем ряду справа — Таня Рыхлова, сестра Витьки-Чапая: задиристая, быстрая, острая на язык. А вот девочку, что стоит между Таней и мной, как ни пыталась, вспомнить не могла. Не могла вспомнить также, кто стоит за спиной этой девочки — ни имени, ни фамилии, ничего…

Мне осталось представить только двоих. В последнем ряду возвышается над всеми Тамара Поликарпова. «Тамарка длинная», как мы бесцеремонно ее называли. Впрочем, Тамарка ничуть не обижалась — понимала, что ее вовсе не хотели обидеть. Первый слева в этом же ряду — Ваня Смирнов — степенный, рассудительный, ироничный. Он был постарше других, и многие из наших ребячьих забав его уже не интересовали. Впрочем, иногда он снисходительно соглашался поиграть с нами в войну, и тогда ему безоговорочно предоставлялась роль комиссара отряда.

Но я должна рассказать еще о ребятах, которых не оказалось на снимке. Конечно, не обо всех — обо всех не расскажешь.

Когда кого-нибудь из мальчишек нашего двора отчитывали дома за очередную проказу, ему говорили:

— Посмотри на Вилю Волкова! Бывают же такие прекрасные дети!

Виля Волков для многих был недосягаемым образцом. В школе — круглый отличник. Дома — послушный, заботливый сын. Всегда и всюду — безукоризненно аккуратный и вежливый. Его послушание не знало пределов. Он не бунтовал даже против коротких штанов, в которые его почему-то одевали чуть ли не до пятого класса. Эти штаны доставляли Вильке много неприятностей — его дразнили. Но он молча сносил насмешки.

Однако самым непохожим на других был все-таки Аркашка Муравник, старший брат Зои Муравник (о ней я говорила, на снимке она — в первом ряду).

Собственно, если быть точной, то Аркашку вряд ли можно было причислить к нашей буйной ватаге. Аркашка — статья особая. Он избегал шумных игр, сторонился больших ребячьих компаний. Высокий, очень бледный, с курчавой темной головой, он лишь изредка, как-то незаметно появлялся во дворе и так же незаметно исчезал. У него была своя, скрытая от других жизнь — жизнь неисправимого изобретателя и фантазера. Его влекли тысячи вещей — химия, фотография, рисование, музыка, разведение мышей и аквариумных рыб. Управлять своими страстями Аркашка не умел, самозабвенно отдавался то одному, то другому. Буквально неделями не вылезал он с балкона, где у него было нечто вроде лаборатории, забитой всевозможными железяками, проволокой, обрезками фанеры.

Руки Аркашки всегда были в ожогах и порезах, ногти желты от растворов. В покрасневших от усталости Аркашкиных глазах горело упорство. Он никогда не успокаивался до тех пор, пока не добивался своего.

Деревянный наган, что торчит у меня за поясом, — подарок Аркашки. Он сам его сделал. Тщательно отполированный, с тонкой инкрустацией на ручке, этот наган вызывал у ребят неизменную зависть.

Все, к чему ни прикасался Аркашка, спорилось в его руках. В нем жили зародыши многообразных талантов. Ни одному из них не суждено было расцвесть…

Война оказалась совсем не такой, какой она нам рисовалась, какой представала в наших наивных играх. Никому из нас не пришлось мчаться на тачанке в атаку, скакать в развевающейся бурке на лихом коне. Никому не довелось отстреливаться от врагов, приберегая последний патрон для себя… Все было проще, будничней. И все — в тысячу раз суровей и трудней.

Кем была эта деловитая седая женщина, что созвала у нас во дворе нечто вроде летучего собрания, — управхозом, членом домового комитета? Не помню. Но она зажгла нас своей энергией. Она сказала: «Каждый ленинградский дом должен превратиться в крепость».