Дети города-героя[сборник 1974]

А буржуйка! В городе не было дров. На рынке поленья шли только в обмен на хлеб. А зима 1941/42 года, будто специально, выдалась на редкость суровой. И вот появилась буржуйка — небольшая жестяная печка с выведенной в форточку трубой. Трудно придумать что-нибудь более неприхотливое. Имея небольшую кучку щепок, на буржуйке можно было вскипятить чайник. Когда щепок не было, она обходилась и бумагой. Ну, а если удавалось раздобыть два-три полена — она просто гудела от удовольствия, мгновенно раскалялась, согревая комнату. Маленькая жестяная печка в те страшные месяцы спасла не одну жизнь.

Обычно в половине шестого утра мы с сестрой были уже на ногах — в шесть открывались булочные. На троих нам полагалось полкило хлеба в день: у матери была рабочая карточка, ей выдавалось 250 граммов, нам с сестрой — по 125. Дома паек делили на три равные части. Каждому доставался небольшой кусочек тяжелого, похожего на глину, блокадного хлеба. К полудню его уже не было. Начиналось томительное ожидание следующего утра.

Почти все время мы лежали. Все трое — в одной кровати, вынесенной на кухню. Лежали потому, что не было сил двигаться. И еще потому, что так было теплее. Утром стоило невероятных усилий заставить себя подняться — градусник на стене показывал ниже нуля.

Почти никто уже не мог, как в первые месяцы войны, дежурить на крыше и у ворот. Изредка я встречала кого-нибудь из ребят — в булочной или на Неве, в очереди к проруби за водой. Все как-то странно стали похожи друг на друга — съежившиеся от холода, с черными от копоти, осунувшимися старческими лицами. Мы почти не разговаривали. Да и о чем было говорить? Все ребячье отошло от нас куда-то далеко-далеко…

7 февраля 1942 года умерла моя сестра Валя. Через две недели ей бы исполнилось 17 лет. Мама пережила ее лишь на несколько часов. Всю эту ночь, завернувшись в одеяло, я в каком-то оцепенении просидела у погасшей буржуйки. Помнится, я даже не плакала, все чувства будто умерли во мне.

В шесть часов заговорило радио. Я вспомнила, что надо идти в булочную…

Не знаю, каким чудом я тогда выжила. Впрочем, знаю. Это чудо — человеческая доброта, которая подняла и отогрела меня тогда. В булочной я встретила Тамару Шафрановскую, мою школьную подругу. Она, видно, обо всем догадалась по моему лицу, потому что не отпустила меня домой. Жила она в Тучковом переулке, в соседнем с нашим доме. Я часто бывала у нее раньше, хорошо знала ее родителей, ее бабушку. Мать Тамары, Тамара Константиновна, тоже уже почти не поднималась. Она сказала, расспросив меня обо всем:

— Ты никуда отсюда не пойдешь.

В большой, обычно ярко освещенной квартире Шафрановских теперь отапливалась только одна комната. Чтобы поддержать в ней тепло, Тамара Константиновна через дворников меняла на дрова дорогие вещи и картины. В этой комнате поставили кровать и для меня.

У Тамары я жила почти два месяца. Умерла ее бабушка, потом мать, человек удивительной души. В марте уехал в эвакуацию через Ладогу дядя Тамары с женой. В огромной квартире мы остались вдвоем.

Жизнь в городе начала постепенно налаживаться. Прибавили по карточкам паек. Потом дохнуло весной — выглянуло солнце, зашумела с крыш капель. Как-то мы с Тамарой вышли из дому. На улице ярко сверкали на солнце лужи, от просыхающего асфальта поднимался пар, а на ветке чирикал невесть откуда взявшийся воробей. Пришлось расстегнуть пальто — так было тепло. Тамара обернулась ко мне: «Ну теперь-то мы будем жить!»

Я снова беру в руки старую, пожелтевшую фотографию, всматриваюсь в лица друзей моего детства. Многие из них и сейчас живут в том нашем доме на Васильевском острове: Галя Плешанова и ее брат Юра, Галя и Женя Цветковы, Тамара Поликарпова. Все они, конечно, сейчас взрослые. У всех у них растут дети — новое поколение ленинградцев.

Часто вижу я Лизу Щавелеву — она работает бухгалтером в нашем издательстве. Она рассказала мне, что встретила недавно нашего Чапая — Витю Рыхлова. Он живет в Гавани, работает на заводе. Зоя Муравник окончила институт, сейчас она библиограф. Валя Юдина стала врачом…

Но многих ребят с нашего двора сегодня среди нас нет. Я хочу, чтобы вы знали имена некоторых из них.

Аркаша Муравник. Он умер от истощения в больнице. Когда он туда попал, ему уже ничем нельзя было помочь…

Виля Волков. Я видела, как морозным январским днем 1942 года выносили и укладывали на саночки, чтобы везти на кладбище, его легкое, завернутое в одеяло тело.

Таня Рыхлова, задиристая и отчаянная сестра Витьки Чапая.

Женя Гусева, девочка, не любившая играть в войну.

Галя Ахметова, наша сандружинница.

Ваня Смирнов, серьезный, рассудительный и степенный Ваня, которому безоговорочно предоставлялась в наших играх роль комиссара отряда.

Толя Рыбаков — о нем я еще не упоминала — белобрысый веснушчатый мальчик, который мечтал стать моряком… Он бы, конечно, был сегодня моряком, этот Толя. Он очень мечтал об этом. Он даже ходил всегда в бушлате, на котором сияли тщательно надраенные пуговицы.

А кем бы был Аркаша Муравник — химиком, художником, талантливым рабочим? А Виля Волков? А задиристая Таня Рыхлова?