Дети города-героя[сборник 1974]

В субботу по квартире разносились особенно вкусные запахи: бабушка пекла пироги. Пышные, румяные, они к вечеру красовались посреди большого семейного стола, а Таня нетерпеливо бегала к дверям: сейчас придет любимая старшая сестра Женя с дочуркой (они живут на Моховой), спустятся со своей мансарды дядюшки Алексей Родионович и Василий Родионович, и вся семья будет в сборе.

Эти мирные вечера очень любила Таня.

22 июня грянула весть о войне. И сразу же Савичевы собрались на семейный совет — все, кроме Миши: три дня назад он уехал отдыхать в деревню под Гдовом. Лица домашних были омрачены тревогой, и Таня силилась понять, что же это такое — война, как изменится теперь их жизнь.

А изменилось все очень быстро, прямо на глазах.

На улицах стало много военных, прохожих с противогазами. В небе повисли аэростаты, напоминающие рыбьи пузыри. В Румянцевском садике появились замаскированные зенитные пушки.

Опустела, затихла квартира Савичевых. Молодежь теперь забегала сюда только урывками. Лёка работал на заводе сразу по две смены (в армию его не взяли из-за очень слабого зрения), Нина рыла окопы под Колпином и в Шушарах, где-то работали на оборону и остальные. Только мама, как и прежде, все строчила на своей машинке, но теперь уже не белье, тонкое и нарядное, а грубые брезентовые рукавицы для «окопников», гимнастерки для красноармейцев.

Таня выполняла разные мелкие поручения. Вот ее усадили резать из бумаги полоски (в те дни считалось, что оклеенные бумагой стекла не посыплются в случае бомбежки). Нина наклеивала бумажки крест-накрест на окна. Закончив, позвала маму полюбоваться.

— А что, красиво. Как кружева, — сказала Таня. — Наверно, крепко держать будет.

Ответ мамы немножко обидел:

— Крепко или нет, не знаю, а вот шить мне будет темновато.

Еще они сделали светомаскировку — завесили окна плотными шторами из синей бумаги и одеялами. Поздно вечером вышли проверить: не пробивается ли где тоненький лучик света? Всё в порядке. Их окна, и весь дом, и вся улица — во мраке, будто нет нигде людей, не горят яркие лампы.

Начало ноября, а уже настоящая зима. Душу выматывают бесконечные воздушные тревоги. Начались и обстрелы. Целую неделю Нина не уходила с завода. Вчера всю ночь дежурила на крыше заводоуправления.

Какая страшная ночь была! Гул самолетов, разрывы бомб, лай зениток. Иногда лучи прожекторов выхватывают из тьмы серебристую точку — вражеский самолет. Тысячи глаз следят в этот миг, чем кончится поединок… Вдруг на заводскую территорию опускается на парашюте летчик. Все думают — фашист, его чуть не растерзали. А оказалось — свой. Севастьянов. Он только что протаранил вражеский бомбардировщик…

Утром Нина чуть не бежит домой. Скорее, скорее к своим! Как они там?

На Большом — оцепление, никого не пускают: упала бомба. Нина рванулась к дому. Неужели?.. Нет, он цел. Вот темнеют родные окна. Бумажек на стеклах нет.

«Все-таки отлепили, упрямые», — мелькает у нее мысль.

Но никто не сдирал бумажек, — просто вылетели от взрыва все стекла.

Нина вбегает домой. Ух, кажется живы: на кухне голоса. Таня радостно обвивает руками шею сестры, прижимается и быстро, ласково говорит:

— Смотри, Ниночка, мы теперь живем на кухне. У нас тут хорошо, правда? И тепло. А спать мы будем с тобой на сундуке…

Нина заглядывает в комнаты. Ее кровать стоит на старом месте, посреди искореженной мебели и битого стекла. Кровать насквозь прорезана осколком бомбы.

Как рано грянули морозы, каким толстым панцирем оделась Нева. Теперь и мосты не нужны. Городской транспорт все равно не ходит, а люди протоптали тропинки и бредут себе по льду, кто куда.

По льду, минуя мост Лейтенанта Шмидта, плетется каждый день на свой завод и Лёка Савичев. Он ослаб, исхудал. Лицо почернело, глаза провалились.

28 декабря направилась через Неву, в сторону Марсова поля, Нина. Она шла навестить старшую сестру.

Вот и дом на Моховой. Комната не топлена. Темно, окна забиты фанерой. В углу, под грудой одеял и тряпья, — Женя. Она без сознания, хрипит. Через несколько минут затихает.

В этот день, заливаясь слезами, Таня сделала свою первую страшную запись. Старая Нинина записная книжка стала ее дневником.

Холодно. Наверно, никогда еще не было в Ленинграде таких морозов. Или это только кажется, потому что выходишь на улицу из насквозь простывшей кухни? «Ничего, надо терпеть», — уговаривает себя Таня. Она стоит в длиннющей очереди перед магазином… Сегодня объявлена выдача: на все карточки по 350 граммов крупы и по 150 граммов сахару или конфет из сои. Прибавили хлеба. На Лёкину и мамину карточки дадут уже по 300 граммов.

Замечательный день! Мама наварит густого супу, подсушит на печурке ломтики хлеба. Может, и бабушка покушает. Она такая вялая в последние дни. Все сидит в кресле и молчит. Будто дремлет. От еды отказывается… Надо сделать ей сладкого-пресладкого чаю!..

Обед и в самом деле получился роскошный. Суп из настоящего пшена — что может быть вкуснее? Съешь хоть целую кастрюлю — все равно добавки захочешь.