Дети грозы. Книга 5. Драконья кровь

– Тигренок? – шепнула Шуалейда, и от ее голоса по всему телу прокатилась жаркая волна удовольствия.

Он попробовал пошевелить руками, но не смог: магия держала крепче любых веревок. Разумом он понимал, что никто и ничто не помешает колдунье убить его сию же секунду. Даже под взглядом лжепророка он не был так беспомощен. Но…

Пророка он хотел убить. Все его инстинкты требовали – убить.

А ее хотелось поцеловать. Дотронуться. Ощутить жар ее тела, силу ее магии, тяжесть ее воли.

Сладко, как прикосновение Хисса. Только – не Хисс, а Шуалейда. Божественно прекрасная сумрачная колдунья.

И плевать на опасность. Так даже острее и ярче, когда не знаешь, убьет она или поцелует…

Да кому он врет, а? Поцелует. Она пахнет весенней грозой и желанием.

– Не бойся, Тигренок, – снова шепнула Шуалейда и погладила его по щеке.

Сердце забилось, как ненормальное, нестерпимо захотелось продлить прикосновение, такое нежное, такое горячее.

Коротко и неуверенно улыбнувшись, она отодвинулась и на миг прикрыла глаза. Тяжесть, прижимающая его к постели, ослабла, морок отступил: ровно настолько, чтобы Стриж смог вздохнуть и вспомнить – кто он и зачем здесь… и тут же забыть. Какая разница, кто он и зачем пришел, если она – прекрасна! Как ураган, как радуга после грозы, как мечта… Она совершенно не походила на принцессу: растрепанная, в сползающей с бледных плеч сорочке, с лихорадочными пятнами румянца на резких скулах. Восхитительная. Желанная до дрожи. И хорошо, что он не в силах даже пошевелиться, значит – можно не противиться тому, что она сейчас сделает. Тому, чего он сам хочет так, что в глазах темнеет.

«Поцелуй меня», – шепнул он беззвучно, одними губами.

– Тигренок?.. – переспросила Шуалейда, вспыхивая удивлением и радостью.

Стриж потянулся всем телом, так чтобы простыня соскользнула, и улыбнулся: бери, ты же хочешь…

Она легко коснулась пальцами его губ.

Глядя прямо в лиловые омуты, прямо в клубящуюся мглу, он втянул ее палец в рот и лизнул.

Она вздрогнула, ее зрачки расширились. Резко и сильно пахнуло грозой – и смерч сорвался с привязи. Ее руки зашарили по его телу, следом – губы. Стриж перестал понимать, кто он и где он, для него остался только терпкий запах юной женщины, ее тепло, обжигающие касания и мелькающие перед глазами плечи, груди, черные пряди, запястья…

«Моя!» – пульсировало жаром в паху. Он рвался из волшебных пут, стонал и рычал, а она смеялась и острыми ногтями чертила руны по его коже. Он разорвал зубами ее сорочку, а она хлестнула его по щеке и сверкнула колдовскими сиреневыми глазами. Он поймал ртом ее пальцы, прикусил их – а она выгнулась, сжала его бедрами и вскрикнула: «Мой Тигренок!»

Он опомнился, лишь когда волна сумасшедшего наслаждения схлынула, оставив его хватать воздух запекшимися губами и слушать биение двух сердец в унисон: его и ее, обессиленно и довольно лежащей щекой на его плече, обвивающей его руками и ногами. И лишь через несколько бесконечно легких, искрящихся, счастливых мгновений полной пустоты в голове пришла первая мысль: им играли. Им, обнаженным, беспомощным и покорным, словно он не мастер теней, а изнеженный наложник. Вторая мысль была еще более странной и стыдной: ему хватило одних только ласк и поцелуев! Словно ему тринадцать лет! Да что там, это оргазм был несравненно ярче, чем все, что он испытывал до сих пор. Словно он слился с ней не телом, а самой своей сутью. Душой. И хотел бы остаться вот так, касаясь ее обнаженной кожей и чем-то еще, неназываемым и тоже обнаженным – навсегда. Не разлучаясь, не выныривая из тяжелой сладкой истомы ни на миг.

И пусть она, его ураган и смерть, наслаждалась его болью и беспомощностью – он наслаждался не меньше. Он готов быть для нее игрушкой и десертом сколько угодно, потому что так хорошо ему не было ни с кем и никогда… А это значит…

Додумать он не успел. Ее губы вдруг снова оказались у его губ, ладонь убрала волосы с лица. В сиреневых глазах сверкало шальное веселье. Шуалейда поцеловала его – коротко, так что он едва успел податься навстречу, и шепнула:

– Одевайся и приходи завтракать, Тигренок.

Отстранившись, она оглядела его с головы до ног, заодно давая возможность полюбоваться обнаженной грудью в разорванном вырезе сорочки и припухшим от поцелуев ртом. Покачала головой, провела рукой по его животу, заставив задохнуться от удовольствия и желания, и убежала наверх.

Волшебные путы исчезли, и Стриж сел на постели, гадая: он все еще спит или уже умер и по ошибке попал в Светлые сады? Наверняка спит. Не могла же жестокая сумрачная колдунья вместо страшных пыток целовать его и почти заняться с ним любовью?