Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка

Сверим впечатления. Я не знаю человека, который, раньше или позже, не расхохотался бы, читая этот отрывок, при всем сочувствии к героям, которые попали в трудное, даже кажущееся безвыходным положение. Конечно, если человеку не смешно, пытаться объяснить ему, что здесь смешного, невозможно (вспомним фильм «Укрощение строптивого», в котором герой Челентано заливается слезами, глядя на экран, где показывают комедийное падение с лестницы: «Ему же больно!»). Но если смешно (а бывает еще кроме веселья радостное изумление от того, как все удивительно рассказано), интересно разобраться, как это сделано.

Самое необыкновенное место, при всей узнаваемости ощущений героя, – третий от конца абзац, рассказ о второй попытке утопить березу. Прежде всего моим ученикам разного возраста приходила в голову такая мысль: «Здесь нога олицетворяется, можно так сказать?» Так сказать, конечно, нельзя, но, наверное, ненамного лучше сообщить, что при описании движений ноги использовано олицетворение. Дело ведь не в том, чтобы приискать явлению более или менее подходящее название, найти место в существующей классификации, это по осмысленности действий равносильно тому, чтобы сказать: «Стиль этого текста художественный», – и успокоиться, прекратить дальнейшие размышления. Комический эффект достигается в основном употреблением глаголов. Нога здесь, во‑первых, ведет отдельное от человека существование (она «летала, рухнула, уплывала, не могла вернуться»), а во‑вторых, при этом наделяется разумом и чувствами («не знала, что делать, в отчаянии рухнула»; наверное, это метонимия – ведь в действительности весь герой, а не нога, являющаяся его частью, не знал, что ему делать). Заметим, что в других случаях и капитан, и герой-рассказчик обращаются с ногой, как с чем‑то отдельным от них, но неодушевленным: капитан свою ногу «выхватил из воды» (а не вытащил или хотя бы выдернул), рассказчик – «выволок». Береза же предстает вполне одушевленной (она затонула «неохотно, уклонялась от ноги, увертывалась»), как и «Одуванчик», который в конце «шмыгнул вперед» (сравним с репликой героя: «Тогда прошмыгнем»).

Однако веселая игра «живое-неживое» началась – и это без труда замечают дети – раньше, с первого предложения, когда «кривые и толстенькие коряги с шумом хлопнули крыльями и поднялись в воздух». Похож ли этот полет толстеньких коряг на позже описанный полет ноги? И да, и нет: на этот раз в переносном значении употреблены не глаголы, а существительное. Как передать смысл первого предложения скучно, но точно? «Сначала нам казалось, что перед носом лодки коряги, а потом оказалось, что это утки; это стало ясно, когда они хлопнули крыльями и поднялись в воздух». «Коряги» вместо «утки, похожие на коряги» – скрытое сравнение, то есть метафора. Но метафора необычная, потому что скрытым сравнение остается недолго, почти сразу раскрывается, объясняется: «превратившись в утиную стаю». А если еще точнее, мы, безусловно, догадываемся, что в конечном счете перед нами всего лишь сравнение, скрытое или явное, но написано об этих утках-корягах так, что остается маленькая вероятность обыкновенного сказочного превращения. По всей видимости, автор вообще избегает всяких «кажется» и «как будто»; вспомним, к примеру, фрагмент из другой его книжки: «Матрос <это кличка пса>, которому в жизни тоже не везло, залез на лавку и улегся, свернувшись. Он превратился в рыжую пушистую подушку. Вася положил голову на эту подушку и скоро заснул, слушая, как бурчит у подушки в животе»[188].

Можно заметить и другие особенности. Чем, например, интересен фрагмент: «Все стало на свои места. Капитан сидел на своем месте, я на своем, береза вернулась на свое. И мы сидели на березе»? Опять перед нами игра, на этот раз с фразеологизмом «все стало на свои места» (его значение – «все разъяснилось» или «все приведено в порядок»), который комментируется таким образом, что становится непонятно, фразеологизм ли это.

Любопытно также осмыслить эффект от фраз «справедливо указал капитан», «сделался человеком набекрень». Правда, важно вовремя остановиться.

Если книги Юрия Коваля можно читать и обсуждать и с пятиклассниками, и с выпускниками, то фрагменты из романов А. Фадеева и В. Гроссмана даже старшеклассники воспринимают и анализируют с трудом. Однако попробовать стоит.

Спросим учеников, к какому стилю принадлежат данные отрывки.