Дети иллюзий

Татьяна на секунду замирает, словно её отключили от основного источника питания, а резервный ещё не включился. Такое состояние длится не дольше секунды, но мне становится понятно, что за эту секунду в Татьяниной голове произошла тысяча-другая мыслительных построений, сомкнулись и рассыпались миллион логических цепочек, выстроились и смешались в хаос миллиард ассоциативных рядов. И всё для того, чтобы явить в эфир вот это:

– И ещё, тебе просто необходимо заиметь гомосексуальный опыт.

Разумеется, это уже слишком, но я не подаю вида, что удивлён. Уточняю:

– Заиметь или поиметь?

– Валера, фи! – мне в правую бровь мягко ударяет ватный шарик, который она разминала между пальцами, – неужели это так важно!

– Это важно!

Жёлтый кирпичик Бертрана Блие летит на пол. Татьяна поворачивается ко мне всем телом.

– Если у тебя есть гомосексуальный опыт, то неважно, заимел ты его или, как ты изволил выразиться: «поимел». Всё равно он у тебя есть.

Убойный аргумент. Действительно, разницы никакой. Мне не остаётся ничего другого, кроме как молча поднять руки. Татьяна явно довольна: это у неё называется «вербальный оргазм».

– Почаще так делай, дурачок, – мурлычет она, обнимая меня за шею.

Наш диалог прерывается на долгий влажный, как его называет Татьяна «кинематографический», поцелуй. Окружающая меня вселенная сужается до размеров Татьяниного рта.

– Хорошо, с писательским экстерьером худо-бедно разобрались, – говорю я, отдышавшись, – хотя это отнюдь не означает моё согласие с последним его штрихом. Ответь, что тогда не важно в писателе?

– То, что он пишет, разумеется! – отвечает Татьяна удивлённо. – С того момента, как на пишущего человека стараниями средств массовой информации приклеивается ярлык «писатель», обществу становится наплевать на то, что он написал и, тем более, на то, что напишет в будущем. Он переходит в категорию публичных фигур, и на передний план выступает его личная жизнь, внешний вид, привычки и фобии, а также прочая, не относящаяся к писательскому труду, шелуха. Поэтому, чтобы стать «писателем» тебе необходимо обзавестись соответствующими атрибутами заранее. Согласен?

– Согласен, – обречённо подтверждаю я, – так как ты всегда права.

– Вот и умница, – грудным голосом произносит Татьяна, – иди сюда, дурачок, я ещё не закончила.

Через десять минут, пять из которых заняло выкуривание ритуальной сигареты:

– Скажи, почему мужики так не любят пользоваться презервативами? – спрашивает Татьяна, которая лежит на боку, используя мою грудь в качестве подушки.

– У меня есть два варианта ответа, – говорю я, предварительно выпустив упругую струю дыма в потолок, – первый: им просто лень, и второй: они боятся, что пока будут натягивать презерватив, у них упадёт.

Татьяна откидывается на подушку:

– И какой из двух относится к тебе?

– Ни тот и ни другой. Мне просто не нравится вид моего органа любви, завёрнутого в плёнку. Поверь, с эстетической точки зрения это безобразно. Кроме того, рождает неправильные ассоциации.

Татьяна смотрит на меня с подозрением. Я прекрасно понимаю, что мой ответ её не удовлетворил, но другого у меня нет. Кроме того, я всегда следую правилу, которому меня научили на военной кафедре в институте: «Ближе к положительной оценке тот, кто озвучил неправильный ответ, чем тот, кто промолчал правильный».

– Теперь твоя очередь, – говорит Татьяна, – только давай быстрее, а то мне становится скучно.

Быстренько отыскиваю в памяти подходящий вопрос:

– Почему женщины в постели закрывают грудь простыней даже после того, как провели с мужчиной ночь?

Татьяна косится на свою прикрытую простыней грудь, при этом у неё образуется сразу три подбородка, но она это вовремя замечает и задирает голову как можно выше, отчего создаётся впечатление, что она неожиданно решила изучить те самые трещины на потолке.

Меня очень забавляют эти эволюции, но я не подаю вида.

– Так что там с грудями? – напоминаю я о вопросе.

– Здесь тоже два варианта, – отвечает Татьяна. – Первый: банальный стыд. Очень редко бывает, чтобы женщина была абсолютно уверена в безупречности своей груди. И второй: привычка слегка прикрываться с целью совращения. В этом случае над краем простыни обязательно будут видны соблазнительные округлости, вот так, – и Татьяна левой рукой чуть приподнимает снизу грудь, и над простыней появляются два полушария и край ареолы левого соска, – понял, дурачок?

Я киваю. Действительно, всё понятно: женщиной, как обычно, движет стыд и желание соблазнить мужчину. А чем движет мужчиной, то есть мной? Не то же ли самое? Стыд – тот же страх – и желание овладеть женщиной. Неужели у нас нет ничего другого? Если так, то всем родом человеческим руководит желание прикрыться и справить физиологические потребности. А как же тогда…

– Э-ге-й, – Татьяна теребит меня за плечо, – ну-ка выходим из посткоитальной прострации.

Медленно возвращаюсь в реальность.

– О чём задумались, молодой человек?

– О чём ещё может задуматься молодой человек? – вздыхаю я. – Разумеется, о женщинах.

Татьяна смеётся:

– Обычно мужики в постели думают о чём угодно, только не о женщинах.