Как-то ночью в начале декабря Бася сидела, прислонившись к холодной стене, отвернувшись от Ирены. Ирена была уверена, что ее подруга плачет.
Всю ту ночь Ирена не спала, вновь и вновь рассматривая трещины на потолке, думала. Лежащая рядом с ней Бася тоже не спала. Когда они на рассвете вышли из камеры для переклички, Бася сильно сжала руку Ирены. Ирена старалась не заплакать. Когда зазвучали фамилии приговоренных, случилось то, чего Бася и опасалась, – она была среди них. Басю и Збигнева расстреляли в тот же день на углу улиц Ординацкой и Фоксал328
. Ночью Ирена, осторожно пошарив в оставшихся вещах Баси, нашла маленькую вещицу – небольшое, сделанное вручную изображение Христа с надписью «Я верю в Иисуса». Ирена сжала его в руке, уже не в силах сдержать слез. Она до конца жизни будет беречь это маленькое сокровище.Перекличка шла каждое утро. Шестого января назвали имя Ядвиги Денеки. Ее вместе с одиннадцатью еврейскими женщинами, которым она помогала скрываться, расстреляли на руинах гетто сразу за тюремными воротами329
. Но Ядвига не сказала немцам ничего.Ирена знала, что близится ее очередь. В январе Ирену снова вызвали во время утренней переклички к дантисту, и пока жужжал бур, Анна Сипович вручила Ирене последнее послание от «Жеготы». О свободе и побеге там больше не было ни слова. Было лишь написано: «Держись. Мы любим тебя». Пройдет всего пара недель, и передавать Ирене какие-либо сообщения будет уже поздно. «Однажды я услышу и свое имя», – говорила она330
. Днем ее казни было назначено 20 января 1944 года.Глава пятнадцатая
Казнь Ирены
Они повезли ее к аллее Шуха.
Заключенные называли тюремный грузовик «капюшоном», и плотный брезентовый верх, который не позволял выглянуть наружу, усиливал и без того растущее ощущение ужаса. В то утро их было двадцать, может быть, тридцать – женщин, которых польские тюремщики в зеленых фуражках, провожая сочувствующими взглядами, затолкали в грузовик, везущий их теперь в последний путь. Многих в Павяке казнили целыми группами за тюремными воротами, на руинах гетто или на деревянных настилах над зияющими дырами разрушенных фундаментов. Их партия предназначалась для расстрела на улице Шуха. И хотя женщин везли в темноте, всем было очевидно, куда и зачем. Ирена знала, что это ее последний час.
Женщин ввели в комнату ожидания с дверями, ведущими в разные стороны, налево и направо. Многие плакали. По очереди называли имена, и женщины выходили через левую дверь, ведущую во двор. Один за другим звучали выстрелы. Рыдания в комнате становились все громче. Ирена услышала, как назвали ее имя, и короткий путь через всю комнату показался ей падением в пропасть. Звук часов, отсчитывающих секунды, казалось, заглушал все, и мир сузился до этих последних шагов и мыслей о матери и Адаме. Она пошла было налево. Но тут охранник приказал ей войти в дверь справа. Значит, будет еще один допрос. Когда же кончится эта пытка! Поскорее бы… Хотя как именно она закончится, сомнений у Ирены не было. В комнате ее ждал краснолицый гестаповец в высоких сапогах.
Сначала Ирена не поняла смысла сказанного. Свободна? И тут же ей пришло в голову, что без документов в оккупированной Польше ей не выжить. «Но моя кенкарта, – попыталась она настаивать, – мне нужна моя кенкарта! Отдайте мне мои документы!» Глаза немца сверкнули яростью. «Пошла отсюда, бандитка паршивая!» – прорычал он и ударил ее кулаком в губы332
. Рот Ирены наполнился кровью, она развернулась и, шатаясь, побрела в другую сторону. Оглянувшись, Ирена увидела, что немец исчез.