Дети Ивана Соколова (Художник В. Орлов

Женщина, назвавшая себя Феклой Егоровной, объяснила, что живет она здесь вместе с подругой, Александрой Павловной, которая теперь только спать приходит в блиндаж, а днем и ночью вывозит муку с мельницы, пожары тушит. У нее пропуск по всему городу.

Про себя же Фекла Егоровна рассказала, что она за детьми смотрит. А старший сын ее, Вовка, Александре Павловне помогает.

— Мы с Александрой сдружились. У меня два мальца, у ней две дочки.

Она заплетала свои густые волосы в косы, заплетала не торопясь и так же не спеша, тихим голосом возражала Шуре: мол, как же уезжать за Волгу, когда бомбят переправу, куда уезжать, когда все равно наши бойцы фашистов за Волгу не пустят и Сталинград не сдадут.

Фекла Егоровна хвалила блиндаж и говорила, что они запаслись зерном; бойцам, штаб которых в мясокомбинате, они не мешают, а даже наоборот, кому что сварят, кому постирают…

А блиндаж был действительно хорош и как-то прочно сколочен. Пахло сосной. Пол был устлан досками. На гвоздях висели кастрюли. И рядом с ними — часы-ходики.

Фекла Егоровна объяснила, что все это соорудил, обстругал и даже тяжелую дверь на петлях повесил муж Александры, плотник, фронтовик. После ранения дали ему отпуск для поправки, вот он незадолго до бомбежки в Сталинград приехал, но не пришлось ему в своем доме пожить («его отсюда видать»). Теперь блиндаж домом стал.

Я сидел на койке, сколоченной из досок. Подо мной был матрац из мешковины, набитый соломой. Я облокотился на подушку, и очень мне захотелось хоть на минуточку вытянуться и опустить голову…

— Уморился, — сказала Фекла Егоровна, взбила подушку, заставила улечься поудобней и даже покрыла мягким, пушистым платком.

Думал, полежу немножко, — только маленькие днем спят, а мне стыдно. Засыпал и слышал, как на такой же койке напротив и у дверей возились малыши. Потом я почему-то забыл все, что произошло недавно, и начал ждать, что сейчас подойдет мама — тогда можно будет и заснуть.

…Мне снилась баня, будто дяденька опять трет мне спину, потом открывается дверь и входит слон, садится на скамейку. Хоботом он пододвигает к себе шайку, опускает в нее ногу, достает еще одну шайку и опускает в нее другую ногу…

Я никак не мог оторвать голову от подушки; будто и просыпаюсь, а глаза не размыкаются. Слышу я, Шура спрашивает, а ей отвечает мужской голос.

Сколько сразу интересных названий! В каком-то Невеле их разгрузили, а потом он дрался под Великими Луками, отступал на Торопец, а ранило его под Андреаполем; из Кувшинова отвезли в Бологое, а оттуда санитарный поезд доставил в Иваново, а из Иванова, через Москву, вернулся он в Сталинград.

«Невель-Торопец», «Невель-Торопец», — повторял я про себя и снова начал засыпать, как вдруг койка подо мной зашаталась, и я полетел, но не вниз — меня подбросило чуть ли не под бревенчатый потолок.

Детишки притихли. Фекла Егоровна села рядом с ними. А Шура и дяденька в военном (я еще спросонок понял, что он и есть «плотник-фронтовик») стали у двери.

— Как в августе, — сказала Шура.

Я тоже выглянул из блиндажа. Фашистские бомбардировщики летели черной тучей. Уже многое научился я понимать в этом грохоте и треске.

Наши из-за Волги отвечали гитлеровцам.

Я стоял на ступеньках, когда увидел: к блиндажу бежит женщина в военной гимнастерке с засученными рукавами, подпоясанная широким- красноармейским ремнем, а за нею — длинноногий, худой мальчишка.

Я поскорей нырнул в блиндаж, чтобы дать им дорогу.

Это и были Александра Павловна и Вовка, старший сын Феклы Егоровны. Александра Павловна, вся раскрасневшаяся, потянулась за кружкой, отпила несколько глотков и передала кружку Вовке.

— Горит мельница, горит… И нашу телегу пере вернуло, лошадь убило; их автоматчики вперед лезут, до чего нахальные. Туда уж не пройти.

Шура посмотрела на меня. Я подумал: «Туда не пройти, а мы пройдем». Шура сказала необычно громко:

— Гена, ты останешься здесь. Это свои люди, тебя не обидят. Гена будет у вас пятым.

Фекла Егоровна даже пододвинулась на койке, где она сидела с детьми, — мол, занимай, Гена, свое место с левой стороны!

Только я хотел спросить Шуру, долго ли мне придется здесь ее ждать, как она сама сказала:

— Все узнаю — приду. Опять Олю будем искать. А ты от этих людей — никуда!

Шура хотела распрощаться со всеми; военный же остановил ее:

— Раз уж так, пойдем вместе. Документы при мне, пилотка на голове. Вот и вышел срок моему лечению.

Он быстро собрал кое-какие вещи — бритву, кисточку, даже сунул в вещевой мешок белую баночку с какой-то мазью.

— Дядя Ваня, а ты бей их, как я комаров в лесу, — посоветовал ему Вовка.

Фекла Егоровна все порывалась что-то сказать, но тетя Александра строго на нее посмотрела.

— Всё наспех, всё наспех. Ведь это не чай пить! — пробурчала Фекла Егоровна.

Уж как водится, все мы присели на койки и немного помолчали. А потом поднялись.

Военный поцеловал своих девчонок, Феклу Егоровну, Вовку и его братишку и меня заодно поцеловал прямо в лоб, а потом крепко — Александру Павловну.

Мне тоже было тяжело оттого, что Шура уходит из блиндажа без меня.