Дети Ивана Соколова (Художник В. Орлов

Я выглянул из блиндажа им вслед. Уже стемнело, и небо стало багрово-красным. Они шли в сторону заводов, к мясокомбинату (а там и «Красный Октябрь» рядом). Военный слегка прихрамывал, и Шура сдерживала свой шаг.

Только уселся я на койку, как тетя Александра Павловна накинулась на всех:

— Ну, чего приуныли? Марш умываться! — при казала она Вовке.

Я же посмотрел на ходики и вспомнил, что уже давно не заводил свои часы. Но ходики тоже стояли и даже сдвинулись набок. Я все же достал часы из сокровенного карманчика, который пришила как-то Шура с внутренней стороны моей рубашки. Достал и принялся заводить, поглядывая на Вовку.

— Покажи, — попросил он.

По случаю знакомства я дал Вовке подержать часы, а потом завел их и наугад поставил стрелки.

Вовка тоже поправил ходики и потянул гирьку. А потом наклонился ко мне и негромко, чтобы мать не слыхала, спросил:

— А это видел?

В его руке была «штучка», похожая на грушу. Я уже знал, что это не игрушка, а ручная граната.

— Карманная артиллерия! — с важностью произнес Вовка и опустил гранату в карман.

Еще долго рвались снаряды. За толстыми стенами

блиндажа было хорошо слышно, что бой идет где-то совсем близко.

В блиндаж забежали два бойца. Они попросили воды, а когда напились, рассказали, что гитлеровцы заняли вокзал, захватили центр города, вышли на набережную к памятнику Хользунову, и Дар-гора в их руках. А здесь уже — передовая.

Александра Павловна взяла на руки свою дочку Агашу, откинула волосики с ее лба, посмотрела в глаза и тихо сказала:

— Гадали, думали за Волгу ехать, а оказались на передовой. Опоздали. Теперь и вовсе к переправе не доползти. — Она опустила девочку на пол: — Вот потому и незачем было Ивана удерживать. Если уж так пришлось, пусть свое место займет, где прикажут!

Шура не возвращалась. Я все ждал — откроется дверь, она нагнется и войдет, возьмет меня за руку…

Я сердился на нее и ждал. И даже подумал, а не обижается ли мама — ведь кто мне Шура? Почему же я так скучаю без нее?

Мама же, с которой я так часто разговаривал про себя, ответила мне на это:

«Нет, сынок, не обижаюсь. Она твой друг, она твой командир».

А потом мама начинала расспрашивать меня про другую тетю Шуру, про Феклу Егоровну и даже про Вовку. И я тут же отвечал:

«Другая Шура — Александра Павловна — мне тоже понравилась, хотя она и не обращает на меня никакого внимания».

Ее адъютантом был и остался Вовка. А меня она, должно быть, считала маленьким, а всеми маленькими в нашем блиндаже заведовала Фекла Егоровна.

У Агаши была старшая сестра — остроглазая Юлька, лет пяти — шести. Она не любила сидеть на одном месте, рвалась из блиндажа наружу, за что не раз получала от своей мамы подшлепник.

«Люби, как душу, а колоти, как грушу!» — приговаривала в таких случаях Александра Павловна. Эти же слова повторяла Юлька, поучая свою куклу. Кроме того, Юлька воспитывала и Агашу.

Жили девочки в блиндаже, но не было среди них Оли. Я показывал им все, что знал, все, чем дома забавлял сестру.

Братишка Вовки, щекастый Павлик, сладко спал под звуки канонады; его еще кормили из бутылочки.

Я стал помощником Феклы Егоровны. Мерцает фитилек, а я сижу у ящика и пропускаю через мясорубку пшеничные зерна.

Фекла Егоровна стряпает на печурке, а я Павлика на руках качаю и за девчонками присматриваю.

Еще недавно, когда с Шурой по всему Сталинграду лазили, как ящерицы, я не думал об опасностях, а здесь, в блиндаже, начал ни с того ни с сего вздрагивать: то становится страшно — а вдруг завалит нас всех, то думаю, как бы с Александрой Павловной и Вовкой чего не случилось.

Уйдут они, и начнет Фекла Егоровна беспокоиться: «Где их, окаянных, носит!»

Взгляну я на Феклу Егоровну, а у нее в глазах слезы. Должно быть, поэтому она расчесывала часто свои волосы, прикрывая ими глаза.

Но я не видел, чтобы Александра Павловна расчесывала свои коротко подстриженные прямые волосы. Разве что проведет по ним рукой, откинет назад голову — вот и вся ее прическа. Недаром она говорила: «В драку идти — волос не жалеть!»

Александра Павловна очень любила теребить Агашкины кудряшки. Девочка только ходить научилась. Бывало, приляжет Александра Павловна на несколько минут, протянет Агаше руку, поддерживает ее, а та по матери разгуливает.

На лице Александры Павловны, если приглядеться, можно было различить небольшие рябинки. Такая, видно, была она нетерпеливая, когда ветрянкой болела. Она теперь редко оставалась спокойной; зальется краской, заблестят глаза, и рябинки ее исчезают.

Останемся мы одни в блиндаже — как-то не по себе, тоскливо, а вернется Александра Павловна с Вовкой — сразу станет светлей.

Вовка приходил, всегда громыхая; снимал с головы каску, доставал из карманов пуговицы, куски сахара и спички. Он всегда рассказывал, где что видал и слыхал. Торопился сообщить все новости.

— У Московского моста дальнобойную поставили. Командиры командуют: «Натянуть шнуры!»

Он, Вовка, под вагоны лазил, показывал разведчикам, как лучше сопку обойти, а потом артиллеристам к орудиям траву таскал — нужна для маскировки вместо выгоревшей.