Дети из квартала «Рядом-с-небом»

Клаудио почувствовал, что силы оставляют его. К чему спорить? Он повернулся и пошел от дома судьи, медленно, сгорбившись, словно нес на спине какую-то огромную тяжесть. Словно? Нет, он на самом деле нес ее! На худенькие плечи четырнадцатилетнего мальчика навалилось страшное чудовище — несправедливость… Он медленно плелся вдоль по улице, катился, катился все дальше и дальше, как ком сухой травы… перекати-поле.

Все дальше и дальше уходил он… Но вот внезапно остановился, прислушиваясь.

— Простите, мальчик! Я больше не буду, мальчик!

Это был голос садовника. И вслед за ним послышался дрожащий голосок его маленького внука, который повторял:

— Простите, мальчик! Я больше не буду, мальчик!

Чтобы не слышать этого голоска, Клаудио бросился бежать.

Гонсало Кирога Варгас (Боливия) ПОРЦИЯ МОРОЖЕНОГО ЗА ТЫСЯЧУ

Жаркий день. Вернувшись из школы, я ни о чем не думаю, а только жду. Я не замечаю, что делают мои руки, до чего они дотрагиваются, хотя выполняю все мамины поручения. А руки у меня даже вспотели, так я хочу чего-то… У меня даже дух занимает, так я хочу этого, но сегодня вечером я это получу. Если же нет… я просто умру. Отец обещал мне. Сегодня ему должны заплатить, сегодня… нет, не завтра, все должно свершиться сегодня, и только сегодня!

Мой отец — учитель, молчаливый и худой человек. Когда мы сидим за обеденным столом, они с мамой почти не разговаривают, а только переглядываются. Иногда после такого маминого взгляда, его рука, подносящая ложку ко рту, вдруг останавливается, опускается и отодвигает тарелку в сторону. Тогда мама спрашивает его:

— Ты больше не хочешь?

— Нет.

Мне кажется, что это «нет» произносит его желудок, потому что звучит оно как-то особенно. Мама отдает остатки с тарелки кому-нибудь из моих братишек, которые всегда просят добавки… Я никогда не прошу, у меня такое чувство, что это не мое. Иногда я хочу спросить отца, чем он недоволен, но не решаюсь — мне кажется, что я знаю ответ, и поэтому я боюсь. Я был бы рад не болтать и не смеяться, но я всегда забываю об этом. Только в воскресенье, когда я иду к обедне, я молчаливее, чем обычно. А когда я в церкви, я чувствую себя так, словно меня заперли в шкафу, и мне хочется подурачиться; потрогать лицо, руки Христа, чье изображение висит рядом со скамейкой, на которой мы сидим. А еще мне хочется узнать, есть ли у Христа глаза, то есть настоящие ли они; не может быть, чтобы они были из стекла — эти глаза напоминают мне другие глаза, только я не помню чьи. Мама говорит, что они из стекла, а я думаю, что они живые и видят.

Не успел отец войти в дом, как я вскакиваю и кричу, требуя обещанного. Я столько раз просил его, что он тут же понимает, сует руку в карман и вытаскивает бумажку в тысячу боливиано. Мне кажется, что я от радости схожу с ума, я целую ему руку, лицо, а он стоит неподвижно, не произнося ни слова, и только глаза его улыбаются. Я прыгаю, бегаю, пою, даже мама выходит из спальни, чтобы узнать, почему поднялся такой шум. Потом я стихаю, и не знаю почему, но мне становится грустно.

Ночью я почти не спал, все время ворочался послушал, о чем говорит ночь с теми, кто не спит. Мне виделось многое, но больше всего я думал о девочке с мороженым; ах, какое это было мороженое! Оно было очень красивое, то ли с шоколадом, то ли с кофе… Наверное, «шоколадное», в толстом золотистом рожке. Я вспоминаю одежду девочки, ее лицо и слышу, как она мне тогда кричала: «А у тебя нет денег, ты не купишь себе мороженого!» С того дня я только жду, жду и жду.

Однажды вечером я проходил около того дома, где я встретил девочку с мороженым. Я вошел в лавку, где продавали мороженое, и спросил, сколько оно стоит. Тысячу боливиано. С тех пор я каждое утро просил родителей, чтобы они дали мне денег. Ответ всегда был один и тот же: «Денег только на хлеб к завтраку…» И вот вчера отец сказал мне:

— Завтра мне заплатят жалованье.

Больше я ничего не слышал, но я видел мамино лицо, видел ее. улыбку. Когда мы встали из-за стола, отец подозвал меня и сказал:

— Завтра я подарю тебе тысячу боливиано.

Я подпрыгнул и бросился в спальню.

И вот у меня в руках бумажка в тысячу боливиано, я крепко держу ее, ни на секунду не выпускаю из рук. Я куплю на нее мороженое…

Я еле прикасался к завтраку, а когда пошел в школу, то свернул к лавке с мороженым, но было еще рано. На перемене я не играл с ребятами, я ни с кем не разговаривал. А как только прозвенел последний звонок, я бросился к лавке, но она все еще была закрыта. Мне сказали, что откроется она только вечером. Обед тянулся бесконечно долго. Мы ели фрукты, и я даже не вспомнил, что мы давно их не ели. Свой апельсин я разделил с братишкой — братишка у меня совсем маленький и очень славный, хотя руки у него всегда липкие. Ну и что, я все равно его очень люблю.