Дети капитана Гранина

Алеша увидел укрытие, даже не укрытие, а гнездо в камнях под сенью кривой березки, непонятно куда пустившей свой корни. В гнезде едва умещались двое, да и то вторым был Богданыч. Щербаковский втянул и третьего. Алеша, дыша товарищам прямо в лицо, рассказал, что велел передать Гранин.

— Богданыч, найди щель для с-найпера. А ты, сынку, б-удь при мне с-вязным.

— Там, в шлюпке, подарки, Иван Петрович, — вспомнил Алеша. — Сейчас принесу.

— П-одарки подождут! — Щербаковский увидел трассирующие светлячки со всех сторон, стало шумно, трассы сверкали на излете, пули цокали о гранит, высекая каменную крошку и огоньки. — Д-дер-жись теперь, сынку. М-ан-нергейм с цепи сорвался…

Прошел под огнем день, прошла ночь, смена не приходила. Матросы лежали вкруговую, на огонь не отвечали, но видели и расстреливали любую шлюпку в проливах, отрезая со скалы своей зажатый в клещи Эльмхольм. А Гранин решил использовать положение и силами резервной роты овладеть Эльмхольмом быстро, как Фуруэном.

— Разрешите и Щербаковского вызвать? — сказал лейтенант Фетисов, принимая задание и, как всегда, улыбаясь.

— Вызывать не надо, — подумав, решил Гранин. — Сменим его в последнюю минуту, он ударит с Фуруэна. Главное-быстрота!

— Это нам по плечу! — опять заулыбался Фетисов.

Гранин долго не мог привыкнуть к фетисовской улыбке, неизменной при самых серьезных разговорах. Вначале его тревожило: не легкомысленно ли относится к бою человек, которому доверены десятки жизней? Потом убедился, что именно в резервной роте меньше всего потерь, хотя самому Фетисову и каждому из его бойцов приходилось рисковать жизнью больше, чем кому-либо в отряде, не считая, конечно, разведчиков. Гранин понял, что Фетисов человек смелый, слегка восторженный и его молодая улыбка означала уверенность в удаче.

Резервная рота пробралась к Эльмхольму во тьме августовской ночи, кто вплавь, кто на шлюпках, гребя веслами, укутанными ветошью. Фетисов сам снял с Фуруэна Щербаковского, заменив его отделение другими бойцами, и повел на врага с тыла. Но противник сдал Эльмхольм без боя, просто ушел с него.

Победа далась слишком легко, чтобы познавшие лихо войны люди не встревожились. И действительно: глубокой ночью разлилось зарево залпов на материке врага. Трассирующие снаряды прожигали ночь, падая на Эльмхольм. Матросы лежали на той стороне, где не было окопов. Огонь вынуждал людей долбить каменистую землю ножами и единственной саперной лопаткой, вгрызаясь в скалы. Щербаковский и его друзья вырыли под двумя глыбами нору и укрылись в ней от осколков. Той же ночью подгреб на шлюпке телефонист с катушкой провода от Хорсена и установил связь со штабом. На Эльмхольме услышали ободряющий голос Гранина. Он приказал Фетисову держаться до следующей ночи, когда на смену пришлют новый гарнизон.

Седьмые сутки находились люди Щербаковского в десанте. Утром, когда чуть стих обстрел, Щербаковский приказал Алеше принести подарки. Они все еще лежали в шлюпке, стоявшей теперь не у Фуруэна, а в одной из бухточек Эльмхольма.

Никитушкин, поэт резервной роты, завидев принесенную Алешей плащ-палатку с подарками, запел про коробейников:

Пожалей, моя зазнобушка,
Молодецкого плеча!

Алеша насторожился: случайно или нарочно про зазнобушку?

— Ш-ары! — прошипел Щербаковский, потому что противник, услышав песню, перенес огонь на нору под глыбой. — Т-ак придется распределять подарки среди п-окойников. Б-огданыч, подходи. Ты п-ервый герой. Твой выбор.

Богданыч спорить не стал и, к великому удовольствию Алеши, выбрал шерстяные носки, ему и предназначенные. Макатахину Щербаковский предложил флягу в малиновом футляре. Но скромный Миша отказался:

— Вы уж себе возьмите, Иван Петрович. Фляга-то не пустая.

— Не возражаю. А для тебя отличная ш-тука есть. — И пропел: «Синенький т-онкий пла-точек…» Двумя пальцами, осторожно, он извлек из коробки голубой батистовый платочек с пронзенным стрелой сердечком, вышитым желтыми нитками в уголке.

Матросы хохотали:

— Смотри, Миша, носик не поцарапай!

Щербаковский добрался наконец до зажигалки.

— Ну, молодец! — восторгался он неведомым благодетелем. — Т-акую п-прелесть прислать. Знал бы, кто прислал, расцеловал бы.

Рядом ерзал «заведующий солнечной энергией», эх, ему бы!.. И Алеша волновался, вспомнив про конверт с карточкой на груди.

— К-онкуренция — враг с-огласия! — оценив все по-своему, изрек Щербаковский. — Быть тебе, Федя, б-огом солнца и з-ажигалки. Д-держи. Назначаю к-омендором этого орудия. Только боезапас зря не переводи. К-огда солнце лови зайца лупой!..

Дошла очередь до футляра с бритвой. Щербаковский открыл футляр, вытащил бритву, провел лезвием по ногтю большого пальца, осторожно кончиком бритвы дотронулся до своей щетины, прищелкнул от удовольствия языком и сказал вдруг Алеше:

— А тебя пора женить. Бритву дарю тебе здесь, а невесту подберу на Ханко.

— Иван Петрович, вам бритва нужнее…

— С Ив-аном Петровичем не сп-орь. Сказал — бритва, бери. И женить з-ахочу — не спорь!

Обождав, когда успокоятся веселые матросы, Щербаковский продолжал: