— Мне б-ритва не требуется, пока капитан Гранин ходит с бородой. К-апитан бороду сбреет — я п-арикмахерскую найду.
Опустив глаза, Алеша тихо сказал:
— У меня подарок уже есть.
— Ка-ак есть? Все десять на месте.
— В кисете, где была зажигалка, лежала еще карточка.
— А ну, п-окажи карточку.
Все потянулись к фотографии, разглядывая ее и дивясь: вот это да!
Щербаковский перевернул фотографию и вслух прочитал надпись:
— «Самому отважному»? — Он строго взглянул на Алешу и гневно повторил: С-амому отважному! А п-очему ты решил, что среди орлов Ив-вана Петровича ты самый храбрый? А Мошенников что — т-рус?
Алеша вскинул голову и посмотрел Щербаковскому в глаза.
— Я, Иван Петрович, надпись не читал.
— Так т-ты самовольно? Без товарищей распорядился?
— Мне старшина велел взять. Я с разрешения.
— А кто твой командир? — Щербаковский так громко крикнул, что противник перенес огонь к пещере. — «Голова-ноги» или Иван Петрович Щербаковский?..
— Что вы тут митингуете?! — Лейтенант Фетисов прибежал на шум.
— Горденко! — Щербаковский спрятал фотографию в карман. — Оставляю д-евицу до выяснения при себе. А ты спрячь бритву и ложись отдыхать!
Алеша опустился в расщелину в скале, на дне которой протекал ручеек. Он срубил ножом две тонкие елочки, положил поперек ручейка и на этом мостике лег навзничь, подложив под голову кулак на кулак. Высоко над ним качались растрепанные березки, а сквозь их листву проглядывало голубое небо. Алеша заснул.
Очнувшись, он не сразу понял, что с ним произошло: лег спать днем, а теперь была звездная ночь. Алеша услышал голос Щербакове кого;
— Г-орденко, Г-орденко! Куда же ты пропал?! Смена пришла. С-корей в шлюпку!..
Ночь на Хорсене была тяжелой. Финские батареи перебрасывали огонь с квадрата на квадрат, на бухты, на пристани. Противник стремился изолировать передовые гарнизоны от Хорсена. Гарь пожаров, проникшая в Кротовую нору, перемешалась с дымом махорки. Совещались командиры.
Возле Кротовой норы беспокойно слонялся Алеша. Он дождался Фетисова и политрука роты, пошел за ними следом.
— Товарищ политрук, на Эльмхольм пойдем? — робко, полушепотом спросил Алеша.
— Будете приставать, — сухо оборвал политрук, — оставим в резерве.
Алеша забежал в пещеру, в которой жила рота, взял свой автомат, надел шерстяную шапочку — такие шапочки матросы надевали во время боя под бескозырку — и в полном вооружении присоединился к товарищам, ожидающим приказа.
В роте уже знали, что враг под прикрытием мощной артиллерии вытеснил наших с Эльмхольма. Командиры тихо спорили, кому достанется идти на Эльмхольм первым.
— В-от увидите, — задирая черную бородку, сказал Щербаковский, — дело решит мое о-отделение. Капитан Гранин так и сказал: «Поручить И-вану Петровичу — и к-рышка!»
— Брось травить, Иван Петрович, — перечил Бархатов. — Одно отделение в таком деле не решает.
— Смотря к-акое отделение. Отделение Щ-ербаковского роты стоит. У м-еня один только Г-орденко всех вас за пояс заткнет! — Подмигнув Алеше, он продолжал: — Тем более, что Горденко к-ое-что н-адо зарабатывать! Щербаковский похлопал себя по карману.
Алеша в спор не вмешивался, угрюмо размышляя над угрозой политрука: неужели его оставят в резерве?.. То политрук не пускает в бой, то Щербаковский отстраняет от дела и назначает связным, когда все матросы рискуют жизнью и захватывают остров. Алеша уже не мальчик, не беглец с катера, из милости оставленный при роте. Он полноправный матрос Советского Военно-Морского Флота!
Связной принес приказ Гранина выступать. Рота построилась повзводно. Вышел Фетисов — в сапогах, в армейских брюках, в ватнике, перепоясанном широким ремнем, в черной флотской фуражке с позеленевшей золотой эмблемой. Он распределил бойцов на три группы.
— Со мной пойдут разведчики и третий взвод. Второй взвод позже, с политруком. Остальные остаются в резерве.
Щербаковский, обиженный, что остается в резерве, не без вызова воскликнул:
— Шары! Щ-ербаковский остается для ос-обого задания. Сынку! За мной! — и важно удалился в капонир роты.
Алеша нехотя побрел за Щербаковским. Но его остановил политрук:
— Горденко! Пойдете со мной. Связным!
Светало медленно. Солнце едва пробивало хмурое небо, и в это утро над морем тянулся мрачный туман. Катер Фетисова шел перегруженный. Под навесом гранита он сливался с морем, зловеще-свинцовым, почти черным, и только шинели матросов, плотно стоящих в корме, были темнее волн. Над кормой торчали штыки, когда катер кренило на борт, казалось, сталь вот-вот вонзится в берег. На носу, на самом ветру стояли бушлат к бушлату разведчики Богданыча, вооруженные автоматами.