В это время раздался выстрел: майор стрелял наугад в стадо. Ему показалось, что одно животное упало, в то время как всё стадо, увлекаемое неудержимым порывом, с отчаянным рёвом скатилось вниз по склону горы, освещённой отблесками извержения вулкана.
— Нашёл! — послышался в темноте голос Паганеля.
— Что вы нашли? — спросил Гленарван.
— Да мои очки! Как они уцелели в таком столпотворении, просто удивительно!
— Вы не ранены?
— Нет, только помят немного. Но что это были за животные?
— Сейчас узнаем, — ответил майор, подтаскивая к хижине только что убитую им добычу.
Все поспешили вернуться в хижину и там при свете огня в очаге рассмотрели «дичь» Мак-Набса.
Это был красивый зверь, напоминающий внешностью маленького безгорбого верблюда; у него была крохотная голова, худое тело, длинные и тонкие ноги, шелковистая, мягкая шерсть цвета кофе с молоком.
Паганель, бросив взгляд на животное, тотчас же узнал его:
— Это гуанако!
— А что такое гуанако? — спросил Гленарван.
— Вполне съедобное животное, — ответил Паганель.
— И вкусное?
— На редкость. Блюдо, достойное Олимпа. Я предчувствовал, что у нас к ужину будет свежее мясо! И какое мясо! Но кто возьмётся освежевать тушу?
— Я, — сказал Вильсон.
— А я приготовлю из неё жаркое, — ответил Паганель.
— Разве вы повар, господин Паганель? — спросил Роберт.
— Конечно, мой мальчик. Ведь я француз, а всякий француз в душе немного повар.
Пять минут спустя Паганель положил большие куски «дичи» на раскалённые уголья.
Ещё через десять минут учёный-повар пригласил своих спутников насладиться «филеем гуанако» — так пышно он назвал свою стряпню. Никто не стал церемониться, и все с жадностью накинулись на горячее мясо. Но, к глубокому удивлению географа, едва попробовав «филей гуанако», все скривили отчаянные рожи и поспешили выплюнуть недожёванные куски.
— Какая гадость! — сказал один.
— Это невозможно есть, — подтвердил другой.
Бедный учёный сам попробовал кусок «филея» и должен был признать, что это жаркое не стал бы есть даже умирающий с голоду человек. Товарищи стали подшучивать над «олимпийским» блюдом Паганеля; сам он ломал себе голову над причиной, почему мясо гуанако, действительно вкусное и ценимое гастрономами, в его руках вдруг сделалось несъедобным. Вдруг его осенила мысль.
— Понял! — вскричал он. — Я понял!
— Может быть, мясо было несвежее? — невозмутимо спросил Мак-Набс при общем хохоте.
— Нет, ехидный майор, слишком много бежало! Как я мог забыть об этом!
— Что вы этим хотите сказать, господин Паганель? — спросил Том Аустин.
— Мясо гуанако приятно на вкус только тогда, когда животное убивают в состоянии покоя; если же за ним долго охотятся, если его заставляют долго бегать, мясо становится отвратительным. Таким образом, по вкусу мяса этого животного я могу смело заявить, что оно, а следовательно, и всё стадо, прибежало издалека.
— Вы уверены в этом? — спросил Гленарван.
— Совершенно уверен, — ответил учёный.
— Но что могло так напугать животных, которые в этот час ночи должны были бы мирно спать в своём логове?
— Не знаю, дорогой Гленарван. На этот вопрос я не могу вам ответить, — сказал Паганель. — Но не стоит ломать себе голову над этой загадкой. Лучше ляжем спать. Что до меня, то я до смерти хочу спать! Спим, майор?
— Спим, Паганель!
Подкинув топливо в очаг и пожелав друг другу спокойной ночи, все закутались в пончо, и вскоре в хижине раздался многоголосый храп.
Лишь один Гленарван не мог сомкнуть глаз. Мысль его невольно всё время возвращалась к бегущему в неописуемой тревоге стаду. Что заставило животных нестись очертя голову к пропастям Антуко? Никакие дикие звери не могли спугнуть гуанако. На такой высоте их не могло быть, так же как и охотников. Что же послужило причиной этого бегства?
Гленарвана томило предчувствие близкой беды.
Однако блаженное ощущение покоя после столь тяжёлого дня скоро дало другое направление его мыслям, и страхи сменились надеждой. Он представлял себе, как завтра они будут уже в равнинах у подножья Кордильеров. Только там начнутся поиски капитана Гранта, и скоро они увенчаются успехом. Гленарван представлял себе, как они избавляют от мучительного плена капитана Гранта и его товарищей. Самые разнообразные картины одна за другой проносились в его мозгу и исчезали, как только внимание его отвлекалось вспышками искр в очаге; Гленарван смотрел на лица спящих товарищей, на мимолётные тени на стенах казухи. Но вслед за тем дурные предчувствия овладевали им с новой силой. Тогда Гленарван напрягал слух, стараясь уловить доносившиеся из-за двери какие-то странные звуки, неизвестно как возникшие в этих безлюдных и пустынных горах. Вдруг ему послышалось, что в отдалении нарастает какой-то грохот, глухой, грозный, как гром, как подземный гул. Этот шум мог быть только отголоском грозы, разразившейся где-нибудь у подножья гор, в нескольких тысячах футов под ними, но тем не менее Гленарван пожелал удостовериться в этом и вышел из хижины.