После обследования Новой Гвинеи «Британия» поплыла в Кальяо, чтобы пополнить запасы продовольствия и топлива. 30 мая 1862 года она покинула этот порт, направившись в Европу через Индийский океан, а затем – морским путем вокруг мыса Доброй Надежды. Через три недели после отплытия «Британии» разразилась страшная буря, лишившая судно управления, корабль сильно кренило. Пришлось срубить мачты. В трюме обнаружилась течь, и заделать ее не удавалось. Вскоре команда окончательно выбилась из сил. Помпы не успевали выкачивать воду. Неделю «Британия» была игрушкой урагана. Вода в трюме дошла до шести футов. Судно постепенно погружалось. Шлюпки снесло ураганом. Экипажу предстояла неминуемая гибель, когда в ночь на 27 июня, – Паганель угадал правильно, – неожиданно показалось восточное побережье Австралии. Вскоре «Британию» со страшной силой выбросило на берег. Волна смыла Айртона, бросила в пену прибоя, и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, то был уже в плену у туземцев, которые увели его в глубь материка. С тех тор он ничего больше не слышал о «Британии» и был уверен, не без основания, что судно разбилось о коварные рифы залива Туфолда и погибло со всем экипажем и грузом.
Этим закончилась первая часть рассказа, имевшая отношение к капитану Гранту. Не раз рассказ Айртона прерывали горестные восклицания. Даже майор не усомнился в правдивости рассказа боцмана. Теперь следовало выслушать историю самого Айртона, представлявшую еще больший интерес, чем история «Британии». В самом деле, ведь благодаря документу было несомненно, что капитан Грант с двумя своими матросами уцелел, как и Айртон, а следовательно, зная участь одного, можно было с полным основанием составить себе представление об участи другого. Поэтому Айртона попросили рассказать о его приключениях; он сделал это очень просто и кратко.
Уцелевший после крушения моряк, оказавшийся в плену у туземного племени, был уведен в глубь страны, в места, орошаемые рекой Дарлинг, то есть приблизительно на четыреста миль к северу от тридцать седьмой параллели. Жил он там очень плохо, но не потому, что с ним дурно обращались, а потому, что само племя влачило жалкое существование. Долго тянулись эти два года тягостного рабства. Однако в его сердце продолжала теплиться надежда вырваться на волю. Он подстерегал только удобный случай побега, хотя знал, что ему будут угрожать бесчисленные опасности.
В одну октябрьскую ночь 1864 года он обманул бдительность туземцев и скрылся в дебрях девственных лесов. В течение месяца, питаясь папоротниками и мимозным клеем, блуждал он по бесконечным пустынным местам, ориентируюсь днем по солнцу, ночью – по звездам, часто изнемогая от отчаяния. Так брел он сквозь болота, через реки и горы – через всю необитаемую часть Австралийского материка, которую посетили до него только немногие отважные исследователи. Наконец, истощенный, умирающий, дотащился он до гостеприимного крова Падди О’Мура, где, поступив на работу, зажил счастливой жизнью.
– Если Айртон доволен мною, – сказал колонист-ирландец, когда моряк умолк, – то и я доволен им. Он человек умный, храбрый, отличный работник, и если ему нравится у меня, то дом Падди О’Мура будет его домом так долго, как он того захочет.
Айртон кивком головы поблагодарил ирландца и ожидал новых вопросов, хотя ему казались, что законное любопытство его слушателей уже было удовлетворено. Что мог он еще добавить, чего не повторял уже много раз?
Гленарван хотел было уже приступить к обсуждению нового плана поисков, основанного на полученных им от Айртона сведениях, как вдруг майор обратился к моряку с вопросом:
– Вы служили боцманом на «Британии»?
– Да, – ответил, не задумываясь, Айртон, и, сообразив, что вопрос Мак-Наббса был продиктован недоверием, он добавил: – Впрочем, у меня уцелел даже при крушении мой судовой договор.
Он поспешно направился за этим официальным документом. Его отсутствие длилось не более минуты, однако Падди О’Мур успел за это время сказать Гленарвану:
– Сэр, поверьте мне, Айртон – честный человек. За два месяца его службы я решительно ни в чем не могу упрекнуть его. О том, что он пережил кораблекрушение и был в плену, я слыхал и раньше. Это прямой человек, достойный вашего доверия.