Когда все разместились в рука, Паганель обратился к Талькаву с просьбой сказать, что, по его мнению, следует предпринять. Географ и индеец говорили быстро, но Гленарвану удалось все же разобрать несколько слов. Талькав говорил спокойно. Паганель жестикулировал за двоих. Этот диалог длился несколько минут, затем патагонец скрестил руки на груди.
– Что он сказал? – спросил Гленарван. – Мне показалось, что он советует нам разделиться.
– Да, на два отряда, – ответил Паганель. – Те, у кого лошади от усталости и жажды еле передвигают ноги, пусть как-нибудь продолжают путь вдоль тридцать седьмой параллели. А те, у кого лошади в лучшем состоянии, должны, опередив первый отряд, отправиться на поиски реки Гуамини, которая впадает в озеро Сан-Лукас в тридцати одной миле отсюда. Если вода в этой реке будет в изобилии, то второй отряд подождет первый на берегу. Если же Гуамини тоже пересохла, то отряд направится обратно навстречу товарищам, чтобы избавить их от бесполезного перехода.
– А тогда что делать? – спросил Том Остин.
– Тогда придется спуститься на семьдесят пять миль к югу, к отрогам Сьерра-Вентана, а там рек очень много.
– Совет неплох, – ответил Гленарван, – и мы немедленно последуем ему. Моя лошадь не очень пострадала от недостатка воды, и я могу сопутствовать Талькаву.
– О милорд, возьмите меня с собой! – взмолился Роберт, словно дело шло об увеселительной прогулке.
– Но не будешь ли ты отставать, мой мальчик?
– О нет! У меня хорошая лошадь. Она так и рвется вперед… Так как же, сэр… Прошу вас!
– Хорошо, едем, мой мальчик, – согласился Гленарван, радуясь, что ему не придется расставаться с Робертом. – Не может быть, чтобы нам втроем не удалось найти какого-нибудь источника свежей и чистой воды!
– А я? – спросил Паганель.
– О, вы, милейший Паганель, вы останетесь с запасным отрядом, – отозвался майор. – Вы слишком хорошо знаете и тридцать седьмую параллель, и реку Гуамини, и пампу, чтобы покинуть нас. Ни Мюльреди, ни Вильсон, ни я – никто из нас не сумеет добраться до того места, которое Талькав назначит для встречи, а под предводительством храброго Жака Паганеля мы смело двинемся вперед.
– Приходится покориться, – ответил географ, очень польщенный тем, что его поставили во главе отряда.
– Только не будьте рассеянны, – прибавил майор, – и не заводите нас в такие места, где нам нечего делать, ну хотя бы к берегам Тихого океана!
– А вы заслуживаете этого, несносный майор! – смеясь, ответил Паганель. – Но скажите мне, дорогой Гленарван, как вы будете объясняться с Талькавом?
– Полагаю, что нам с патагонцем не придется разговаривать, – ответил Гленарван, – но в каком-нибудь экстренном случае тех испанских слов, которые я знаю, хватит для того, чтобы мы поняли друг друга.
– Так в путь, мой достойный друг! – ответил Паганель.
– Сначала поужинаем, – сказал Гленарван, – а затем, если сможем, то немного вздремнем перед отъездом.
Путешественники закусили всухомятку, что мало подкрепило их, а затем улеглись спать. Паганелю снились потоки, водопады, речки, реки, пруды, ручьи, даже полные графины – словом, все, в чем обычно содержится питьевая вода; то был настоящий кошмар.
На следующий день в шесть утра лошади Талькава, Гленарвана и Роберта Гранта были оседланы. Их напоили оставшейся в бурдюках водой, и они пили ее с жадностью, хотя вода была отвратительна на вкус. Затем трое всадников вскочили в седла.
– До свиданья! – крикнули Остин, Вильсон и Мюльреди.
– Главное, постарайтесь не возвращаться! – добавил Паганель.
Вскоре патагонец, Гленарван и Роберт потеряли из виду маленький отряд, оставленный на попечении географа. «Desierto de las Salinas», то есть пустыня озера Салинас, по которой ехали всадники, представляла собой равнину с глинистой почвой, поросшую чахлыми кустами футов в десять вышиной, низкорослыми мимозами, которые индейцы называют «куррамамель», и кустообразными растениями «юмма», содержащими много соды. Кое-где встречались обширные пласты соли, отражавшие с необыкновенной яркостью солнечные лучи. Если бы не палящий зной, то эти «баррерос»[42]
можно было бы легко принять за обледенелые участки земли. Во всяком случае, контраст между сухой, выжженной почвой и сверкающими соляными пластами придавал этой пустыне очень своеобразный и интересный вид.