Дети Хедина

«Старик…» Ройне сделал еще одно усилие, чтобы встать и дотянуться до своего оружия, но тело отказывалось повиноваться так, как он привык. «Старик все знал». А Нейго, кажется, отошел еще дальше. Как и Оггре. Как и Ватс, и Деас. «Но он не хотел причинять мне боль рассказом о предательстве друзей». Только Ториш по-прежнему стоял на месте рядом с нервно фыркающей лошадью и все так же мял ее поводья. «Почему он испугался мне все рассказать?!»

Из последних сил Ройне бросился к брату. Он уже сознавал, что его раны смертельны, но разумом овладела безумная идея, что, если он сейчас сядет на лошадь, он все-таки сможет успеть доскакать до Деффа. И если уж умереть, то в объятьях той, которая один раз уже спасла его от смерти. Только бы брат помог ему забраться в седло…

Ноги подвели Ройне, и он, споткнувшись, снова упал на колени, успев уцепиться за руку Ториша.

Волна боли изнутри захлестнула его, заставив на краткий миг лишиться чувств.

А когда взор прояснился, он успел заметить, как в руке младшего брата блеснула сталь.

«Тош, помоги мне!»

– Прости, брат, – едва слышно сказал Ториш, – но так будет лучше. Для всех.

– То… – он не успел сказать брату ничего. Горло обожгло словно огнем и затопило чем-то горячим и липким. И имя любимой так и не успело сорваться с его уст. «Дайла… Прости…»

Наталья Федина А-кушерка, или Все цвета радуги

Красный

Сегодня дождь. Хороший знак: небо выплачется за меня, значит, самой реветь не придется. В этом нет логики, но примета подводит редко. Если один человек может сделать что-то за другого, то небо – тем более, правда? На родильном столе, страшно выгибаясь, кричит женщина. Решение нужно принимать быстро – кровотечение не прекращается слишком долго – а я все медлю. Женщину держат за руки, но не нежно, успокаивая, а жестко, фиксируя, чтоб не ломанулась со стола. В семнадцатое отделение мужей не допускают: это не курорт, это 17А. Военный объект. Женщина сейчас некрасива: схватки уже начались, но скоро ей станет легче – или станет все равно. Все зависит от меня, застывшей, как перед первой в жизни операцией.

– Она тебе кто? – спрашивает Соколова, любимая медсестра, перехватив мой плавающий взгляд.

– Так, – отвечаю я. – Никто.

Она и вправду никто – просто женщина моего мужчины, который сегодня станет отцом. Или не станет – потому что не станет ребенка. И этой женщины с искаженным красным лицом – тоже.

– Ну, что ее ждет? Уже знаешь? – торопит Соколова.

Не слишком уверенно киваю и до крови закусываю губу.

Ничего я не знаю.

Оранжевый

Момент выбора – традиционное акушерство или экспериментальное – дался мне легко. Я не советовалась с родными, не сравнивала, не анализировала…

– Бросим монетку? – смеясь, спросила одногруппница Катька, тряся рыжими, мокрыми после дождя волосами.

Она и привезла меня в этот город на краю Вселенной – поступать в здешний медицинский («О-о! Там мед – такая круть – просто нереально!»).

– Девочки, смотрите, радуга!

– Плохая, к слову, примета, – блеснула эрудицией Рая, наша третья подруга. – По радуге души умерших переходят в потусторонний мир, так что если она появилась… Сами понимаете, что значит!

– Ну, ты и дура, Райчик, – удивилась я. – Значит, что в нашей жизни появится нечто прекрасное и удивительное. Бросай монету, Кать!

Я всегда была фаталисткой, а тут еще и радуга… Выпала «решка».

Катька погибла во время первой практики: сложный случай, отсутствие опыта…

Я даже не плакала – не было сил после трех суток без сна: первые роды – это жесткач, они-то и определяют – станешь ты А-кушеркой или эти двери для тебя закрыты. Лежала плашмя на полу, не в силах доползти до окна и задернуть шторы, а в глаза издевательски слепило солнце: лето выдалось засушливым. Буро-рыжим, словно засохшая апельсиновая корка, черт его дери – с тех пор я ненавижу этот оттенок. Вообще ненавижу оранжевый цвет.

Плакала я уже потом – мно-ого плакала: в юности я вообще любила порыдать. А потом перестала – просто выработался лимит. Теперь за меня это делает дождь, ведь кто-то обязательно должен оплакивать мертвых – так правильно.

В 17А я уже восьмой год. И раз в несколько месяцев по инструкции должна убивать.

В последнее время – все чаще и чаще.

Желтый

Из пухлого кокона одеяла беззащитно выглядывают плечо и лохматая макушка. Трогаю когда-то золотистые волосы (какой он стал седой!), тихонько целую в плечо, прижимаюсь теснее. Сегодня я не автомат по производству новых граждан, я женщина. А это – мой мужчина. Мон Шури, Саня-Санечка.