Дети Крылатого Змея

Эта лужа ярка, вызывающа, и запах крови становится тошнотворным, он заставляет Мэйнфорда отступить, зажимая нос пальцами. Он ведь не девушка, впервые встретившаяся со смертью. Ему случалось всякого повидать, и от помойки местной несло куда как гаже… тогда почему?

Шаг.

И другая комната. Гостиная с морским пейзажем на стене. Море бурное, но все равно какое-то идеализированное, что ли, как и кораблик, замерший на вершине волны. Он опасно накренился, грозя вот-вот сорваться в провал между волнами, и надо полагать, море не упустит своей добычи.

Мэйнфорд отвел взгляд.

Картина удручала.

И эта комната в сине-белых тонах. Полосатые гардины, полосатая же мебель… женщина, присевшая на самом краю диванчика. Она была красива, пожалуй, слишком красива для горничной, матушка в жизни не оставила бы подобную девицу в доме.

— Она действительно умерла? Умерла… — девица мяла платочек и прикладывала его к сухим глазам. — Она была так добра, но… понимаете… она иногда позволяла себе… выпить позволяла… и характер. У нее такая нервная работа…

Девица говорила.

Мэйнфорд слушал.

Констебль, присевший в углу, незаметный, почти слившийся с голубыми обоями, протоколировал. Надо будет, чтобы девица после этот протокол от руки переписала, так оно надежней. Одно дело подпись, пусть и кровью оставленная, а другое — собственноручно выведенные слова.

Многие их почему-то боятся.

…шаг.

Комната та же, и корабль все еще держался на вершине волн. А женщина другая. Сухопарая. С некрасивым лицом, на котором застыла гримаса вежливого превосходства. Горничная? Нет. На этой платье из темной ткани, закрытое, плотное, скрывающее фигуру. И единственным украшением — камея с серебряным крестом.

— Я не могу обсуждать поведение хозяйки с посторонними, — эта женщина произносит слова четко, каждое словно бы по отдельности выговаривая, и Мэйнфорду приходится делать усилие, чтобы собрать эту россыпь слов воедино. — Как не могу осуждать ее. Однако в случае исключительном…

Мэйнфорд кивком подтвердил, что случай сейчас исключительнейший.

— …ее образ жизни соответствовал тому, который был принят в ее окружении, — она избегала называть хозяйку по имени. И неодобрение сквозило даже не в словах, а в тоне, в поджатых губах, в подбородке с ямочкой, которая, впрочем, нисколько не смягчала черт этого лица. — Случайные связи. Алкоголь. Иногда… как мне кажется, не только алкоголь. Она никогда не задумывалась о последствиях. Не только о душе… редко кто думает о душе…

Она склонилась и коснулась сложенными щепотью пальцами броши.

— …но и о карьере. Я знаю, что ее агент был недоволен. Он несколько раз беседовал с Элизой. Громко беседовал.

— Ссорился?

— Можно сказать, что и так… не подумайте, что я подслушивала. Хозяйка была… возбуждена. И беседа шла на повышенных тонах. Она швырнула в Тедди вазу… а он сказал, что контракт с «Глори-синема» — ее последний шанс… и он сделает все, чтобы она выполнила этот контракт.

Шаг.

И худощавый парень, слишком молодой для агента. Он выглядит растерянным, несчастным, но Мэйнфорд не верит этой маске.

Почему никто из свидетелей не упомянул о Гаррете?

Или братец настолько хорошо скрывал свои отношения с Элизой, что прислуга не была в курсе? Стоило подумать об этом, как голова заболела. Да и… какая разница? Радоваться надо, меньше забот, но если он еще мог бы проявить осторожность, то Элиза, судя по словесному портрету, благоразумием не отличалась.

— Значит, вы понятия не имели о беременности? — неудобные вопросы, но ответы Мэйнфорду нужны хотя бы затем, чтобы поскорей закрыть это нелепое дело и вернуться к другим.

К тем, которые и вправду надо расследовать.

— Боги Бездны! Конечно, нет! Это… это было бы катастрофой! Если бы я хотя бы подозревал… я бы… я бы нашел способ… нет, не подумайте, что я говорю об аборте, это… это в нынешней ситуации было бы… несколько…

Он мнет фетровую шляпу, вызывающе дешевенькую, даже поношенную. И дешевизна ее неприятно режет глаз. Костюмчик-то на парне хороший, из тонкого сукна, да и шит на заказ.