Читаем Дети Крылатого Змея полностью

Дети Крылатого Змея

— Да, Мэйни… она не была дикой. Она знала двенадцать языков, по числу великих народов, которыми правили масеуалле, и выучить тринадцатый — не так и сложно. Ее готовили стать женою вождя, а потому она с легкостью переняла новые обычаи. Не только язык. Одежда, манеры, законы… та, кто стоит у власти, должна соответствовать супругу. И она ни словом не упрекнула Альваро, что он убил ее брата. Войны вождей — не женского ума дело. Но несмотря ни на что, для Альваро она оставалась дикаркой. Забавой. Наложницей… скажи, разве это справедливо?

— Не знаю.

Дела давно минувших дней. И прошлое раз за разом возвращается, настырно лезет, пусть все двери и заперты, а оно ломится и ломится, ищет малейшую щель.

— Она привела своего сына на алтарь. И возложила на чело его корону… в этой короне остался лишь один камень, но и его силы хватило, чтобы воззвать к предкам. Мальчик выжил. Мальчик вырос. Достаточно вырос, чтобы понять многое… в конце концов Альваро вспомнил про сына. И забрал его. А жену… что ж, ей стало незачем жить.

Грустная история, слишком уж эмоциональная для матушки, и вновь печаль в голосе ее видится наигранной.

— Альваро пытался сделать сына человеком. Но не даром говорят, что волчья кровь к лесу зовет… так и у тебя… тебе не хватило лишь камня. Про камень отец не знал.

— Сердце императора?

— Однажды оно ушло из семьи. Мой прадед решил, что дело в камне, что тот проклят, а не кровь, и поэтому продал. Несправедливо… камень надолго скрылся из виду, пока не оказался в руках одной потаскушки…

— Ты радовалась, когда она умерла?

— Да, — теперь матушка говорила правду. — Я не желала ей смерти… и если бы она просто отдала камень, подарила… влюбленные женщины не должны быть настолько скупы.

И вновь ложь.

Не только в скупости дело.

…и не в камне. Не только в камне. Камень можно было унести. Украсть, подменить, выкупить, в конце концов, хотя этот вариант вряд ли матушка рассматривала. Нет, она приговорила Элизу, потому что ненавидела ее.

За что?

— И что дальше?

На этот вопрос она не ответила. Не услышала? Не захотела слышать? Она перебирала банки и баночки, хрустальные флаконы с альвийскими снадобьями, пуховки и пудреницы, которых на туалетном столике имелось великое множество.

Она улыбалась собственным мыслям.

И кажется, все-таки сошла с ума или решила, что ей выгодно будет представиться сумасшедшей. А Мэйнфорд услышал вдруг музыку.

Он всегда был туговат на ухо.

Скрипки, рояли… да весь струнный оркестр в полном составе не способен был пробиться сквозь его глухоту. И это являлось очередным свидетельством его, Мэйнфорда, неполноценности.

Музыка…

Абстракция из нот. Смешение звуков, в котором другие, не столь обделенные, что-то да находят. И вот теперь Мэйнфорду стало понятно, что именно.

Музыка звала.

Завораживала.

Она была еще не бурей, преддверием ее, в котором Зверь бы смог расправить крылья. И тогда ветра, разрывающие город, притихли бы, покорились… превратились бы в твердь, а та бы подняла обоих выше черных туч, к самому солнцу, а то и дальше.

Музыка наполняла жизнь смыслом.

И уносила шелуху.

Музыка…

…она звала.

Вела.

Прочь из комнаты, и плевать, что в приоткрытую дверь вползут сквозняки, что принесут они запах мертвечины и Хаоса, что Мэйнфорд наконец все понял.

Осознал.

Как есть дурак.

Он попытался остановиться, вцепившись в косяк, но музыка… разве можно противиться тому, что есть воздух? И солнечный свет? Тьма исконная?

Альфа и омега.

Сущее само.

Эта музыка говорила о прошлом, об обманутых богах, которым служили и предки Мэйнфорда; о преданных людях…

…о пирамидах и жертвенных камнях, на вершинах которых разводили костры из тростника и сухих листьев, а затем новорожденное пламя поили смесью из драгоценных масел и крови.

…о жертвах.

…о целых вереницах людей, взбиравшихся по ступеням навстречу смерти.

…о жрецах, которые расписывали свое тело, выказывая через боль покорность и смирение.

…о ножах и камнях, впитавших жизни многих. О сердцах, летящих в огонь… о телах, что падали к подножью пирамид… о мире старом.

И возрождении его.

Мэйнфорд шел.

Вниз по лестнице.

Мимо кухни… и мертвецы в столовой для слуг нисколько не удивили. Он даже не остановился, хотя отметил, что эти люди умерли быстро, отдав свои жизни прошлому. А то, окрепнув, требовало еще.

Оно было жадно.

И близко.

Оно очнулось, чтобы раскрыть красное око рубина в желтом венце, слишком массивном, слишком тяжелом для этой головы…

…обруч сполз почти на глаза, но слепота не мешала женщине в просторном балахоне. Сшитый из тончайшего шелка, он не скрывал очертаний ее неуклюжего тела.

Некрасивого.

И белизна балахона удивительным образом подчеркивала, что сама женщина отнюдь не чиста.

— Здравствуй, Мэйнфорд, — сказала она, откладывая свирель. — Тебе понравилась моя музыка? Я написала ее для тебя…