Дети Лавкрафта

Вот так выглядело существо, рожденное невинным, спустя семь лет после того, как его лишили всего необходимого, чтоб быть существом человеческим. Она никогда не видела света снаружи, никогда не ходила, выпрямившись во весь рост, дьявол, видя, как не получается у нее это, я потеряла уверенность, что девочка знала, как это делается. Никто никогда к ней не притрагивался, не заговаривал с нею. Не знала она никаких иных запахов, кроме вони мусора и собственных отложений. Она была пустотой в форме тела, в каком дрожь от боли до того укоренилась, что девочка, похоже, едва ощущала ее. Лишенная имени, лишенная любви, несведущая. Души лишенная.

Не помню, когда я поняла, что реву, но порядком проревела, пока поняла. Попытаться и коснуться ее, погладить, стараясь утешить, было бы бессмысленно, само понятие «утешить» было куда как мелко, куда как запоздало… только лучше все ж или хуже, а я не посмела. Все во мне инстинктивно восставало против нее, будто бы полнейший ужас ее существования образовал горизонт событий и не было никакой возможности переступить его обратно с места, где был он когда-то проломлен.

Будто услышав мои мысли, девочка вдруг резко вскинула голову, метнула оцепенелый взгляд, зрачки ее расширились. Вся дрожа, она, казалось, воспаряла вверх – прежде чем я поняла это, она уже полусидела наверху пирамиды, где разбитые кирпичи впивались ей в колени, и широко раскинула руки. Раскрыла рот, обнаружив, что он поразительно полон зубов – щербатых, ломаных, бурых. Потом она сделала один судорожный вздох, выпятив впалую грудь…

…и стала петь.

То был тот самый вибрирующий звук, скрипучее жужжание, резко скакнувшее вверх и приятное, которое издавали насекомые и от которого мурашки пробегали по телу. Едва вырвалось оно из ее рта, как вся миллионная рать тварей ровно взорвалась, зажужжав в ответ, зов их возвышался и ничуть не падал, он стал громче бомб, громче ураганного ветра, срывающего крыши. Хор жутких ангелов. Я тоже завизжала, только мой собственный голос пропал в этом гаме, здоровой и покусанной рукой я плотно зажимала то одно ухо, то другое в напрасной попытке заглушить его. Ведь, как ни жуток был этот звук, слышала я всего лишь намек, простейшую зыбь, возвещавшую о чем-то еще, скрытом под ней: тихо, отдаленно. Нарастая.

Пол, стены и потолок прорывались вокруг меня, вокруг нее, насекомые изливались живым омутом, водоворотом. Они тучами слетали на нее, свою чахлую маленькую музу-королеву, цеплялись, чтобы рядами усесться ей на плечи, спину, волосы, словно птицы Хичкока. После чего откидывались назад, выставляли брюшки, на каких проблескивали письмена ублюдочного ангельского жаргона Говорули, и, трепеща в такт множеством своих крылышек разом, поднимали нечеловеческую бурю.

Сколько б ни было их числом, никак эти твари не могли бы поднять даже самого маленького человечка: этого попросту физика не позволила бы. И все ж я знаю, что видела, как эта девочка поднимается в воздух, пусть и медленно: ножки болтаются, как у куклы, уходящей со сцены вверх. Помню, как, воспаряя, она глянула в мою сторону своими пустыми глазами и, когда взгляды наши встретились, помню, я своего отвести не могла.

Невозможно.

Губы ее шевелились – или так казалось: слова или символы? Был ли то шифр Эдварда Келли? Было ли ее произношение правильным?

«Уходи, – показалось мне, будто я услышала отчетливо внутри черепа. – Уходи сейчас и держись подальше. Не оглядывайся и не приходи обратно, никогда…

…Но и тебе тоже спасибо. Да. Спасибо».

(так что – уходи)

И в миг единый появилась в том потоке щель, проход, выход, по какому лишь одному пройти можно было. Я им воспользовалась – с радостью.

(уходи)

Помню, как вышла из двери кладовой Тридцать Третьего, скрытой за ложным шкафчиком, и запрыгала по лестнице через две ступеньки, едва не поскользнулась, сбегая вниз. Помню, как пинком открыла входную дверь, когда все здание зашаталось, и выскочила наружу, кожей все еще ощущая густой воздух, все еще слыша жужжание, забивавшее слух. А потом помню, как серо-бурая кирпичная коробка целиком с грохотом сама собою рухнула, взметнулась туча пыли, будто громадное, бесформенное существо скакнуло вверх и пропало, рассыпавшись по всему небу.

Я сидела в своей машине, когда под вой сирен прикатили полицейские и машины «Скорой помощи», мне обрабатывали раны в свете сигнальных огней. Никто, похоже, не заметил, что я была там, и все ж я только раны перевязала и уехала… уже часа через полтора выехала из города, яростно цепляясь за сознание, так что костяшки пальцев побелели на руле. Я ушла – и все уходила и уходила.