Дети Лавкрафта

Дочь моя не только разговаривала со мной, она мне помогала на кухне того дома, который мы с ее отцом продали в ходе развода. Я обожала тот дом. В нем были просторные комнаты с высокими потолками, прогреть которые было не так-то легко, но я на это не обращала внимания. Кухня располагалась в глубине дома и заканчивалась окошком в уголке, где Ивонна, когда была поменьше, бывало и просиживала за чтением. Дом тот был выстроен после Гражданской войны в паре с другим, бок о бок, человеком, сколотившим состояние на железной дороге. Сам он жил в нашем доме, а его брат-близнец – в соседнем, пока они не разругались и с тех пор так и не разговаривали. Я могла бы всякого порассказать вам о том доме. Пристрастившись к исследованиям, от желания исследовать не избавишься никогда, я так полагаю. Так вот, мы сидим на кухне с ее длинными столешницами, тут же и отец Ивонны, стоит у плиты, лук и специи обжаривает для чили, которое он каждые пару недель готовил. Видеть его в привычном свитере и джинсах, в фартуке с надписью: «НЕ ЗАСТАВЛЯЙТЕ МЕНЯ ТРАВИТЬ ВАС ЕДОЙ» было для меня почти так же удивительно, как и видеть Ивонну. Но в том был смысл: она не умерла, а потому и не было ни одного из ужасных последствий, вызванных этим ужаснейшим событием. Мы по-прежнему оставались семьей и жили в нашем доме.

Я обалдела. Чуть не плакала от радости. Я была в ужасе. Да-да, в ужасе. После чьей-то смерти… после того, как умирают люди, настолько тебе близкие, что были немалой частью тебя самой, требуются годы, чтобы примириться с их смертью, привыкнуть к их отсутствию. Это Фрейд, кажется, говорил о труде скорби? Это труд, процесс перемещения вами тех, кого вы любили и любите, с земли живых в землю мертвых, из «есть» в «были». Увидеть их вернувшимися после всего того времени, все это потрясение, оно вас мучительно корежит. Не говоря уж о том, что тебя сразу охватывает ужас сызнова утратить их.

А я и утратила, когда уронила эту книгу. Она шлепнулась на ковер – и я опять оказалась в конференц-зале. Все вокруг потемнело, я боялась, что теряю сознание. Вытянула правую руку, оперлась ею о стол, чтоб на ногах удержаться, и увидела, что стол пуст, письмо пропало. Как и Джордж Фарандж. Я села. Книга лежала раскрытой на полу. Я нагнулась за нею. Глянула на страницы, по-прежнему чистые. Как это он…

…и вот она вновь – Ивонна в своей футболке-варенке и джинсах, на кухне старого дома, отец ее вываливает первую банку бобов на сковородку. Дочери хочется знать, что я думаю о переносе посещения ею врача?

В этот раз я захлопнула книгу и оказалась в библиотеке. Меня стала бить дрожь, такая же неуемная, как и когда тебя подминает грипп. Не подсыпал ли Фарандж мне какой отравы? Вспомнились облачка пыли, взлетавшие над страницами, когда я листала их. Может, то был галлюциноген? Мысль казалась нелепой, однако, учитывая, что я только что испытала (дважды!), возможно, таковою и не была. Дело в том, что в студенческие годы я занималась грибами, вызывающими галлюцинации, и хотя то время в памяти поистерлось, все ж случай с Ивонной значительно отличался от видений… более определенно, все контуры очерчены резче.

Однако, что бы ни проделал со мной Фарандж, письмо Уилки Коллинза пропало, далеко не пустячная часть наследия, за чью целостность я несла полную ответственность, даже если каталогизация его содержимого еще только предстояла… я планировала завершить ее в последнюю пару недель перед уходом; приятный способ скрасить последние часы работы. На деле мне еще предстояло составить опись всего содержимого того ящика, в котором лежало письмо.

И вдруг мои трудности разрешились сами собой. Да-да, Вероника Кройдон приложила отпечатанные описи содержимого каждого из ящиков с бумагами ее мужа, однако нести ответственность за то, что в них находилось, мы могли только после составления официального акта. Если какого-то указанного дарительницей документа не оказывалось в наличии, что ж, возможно, она ошиблась. Совершенно возможная вещь: в ящиках этих была пропасть всяких бумаг. Вероятность того, что она спустит на библиотеку всех собак за ущерб имуществу мужа, была почти нулевой. В конце концов, если бы Вероника столь беспокоилась, то разве стала бы вообще передавать нам бумаги Роджера Кройдона, верно?

Да-да, понимаю, как это все звучит. Я могла бы пойти к декану, объяснить ей, что произошло, и каков был бы ее первый вопрос: «Вы в полном здравии?» После чего она призвала бы полицию кампуса, сообщила им, что я стала жертвой возможного нападения, во время которого были похищены важные документы. Местные газеты, несомненно, пронюхали бы. Такая перспектива: стать жертвой – простофилей – меня отнюдь не радовала. Не хотела я, чтобы в оставшееся мне работать время на все, мною достигнутое, легла тень неудачи, словно бы знак того, что мой уход с поста произошел почти сразу же или вскоре после нее. Тщеславие? – да. На какое, полагаю, я вам уже о том говорила, я имела право.