Из гостиной я по коридору добрел до двери комнаты, в которой предполагалось устроить детскую. Антония – такое имя мы выбрали для девочки. Антония Роуз. Открыв дверь, я вошел в комнату. Мы уже говорили о том, чтобы использовать ее как-то по-другому: то было одно из обсуждений, какие мы все еще вели, – но намерения наши еще только предстояло осуществить.
Купленный нами конек-качалка стоял на своем месте рядом с пустой детской кроваткой. Я сел на нее. Осмотрел кроватку, карандашные рисунки животных, украшавшие стены. Вспомнил про книгу Минервы, спокойно лежащую в толстенном пакете, подумал о том, что она могла бы мне показать. Я думал о малютке, чьи крики, никогда не звучавшие, я никогда не перестану слышать.
Муза Мортенсена
Оррин Грей
Оррин Грей
Теперь, на исходе моей жизни, наконец-то всем захотелось узнать про меня и Рональда. Вам повезло: сорок лет я ждала, когда смогу рассказать эту историю.
Рональда Мортенсена я знала как никто, даром что невестой его была моя сестра Фиона. Ни о чем таком вы не узнаете из статей о нем нынче, когда Мортенсена открыли вновь, не узнаете и из любых его книг, которые вновь стали издавать. Из всего этого имя мое он убирал, как и пообещал, когда моя мать пригрозила ему судом, «если он продолжит порочить» меня. Мама всегда умела находить слова.
Ирония из ироний в том, что первой ввела Рональда в дом именно моя мать, давно, еще когда все мы жили в Солт-Лейк-Сити. Он работал фотохудожником по портретам и преподавал в университете. Мама наняла его сделать портрет Фионы (в те годы мама считала, что именно из нее выйдет модель или актриса), и после этого он стал бывать в нашем доме на обедах, а где-то через месяц они уже были помолвлены.
Выглядел тогда Рональд, как и будет выглядеть на протяжении всего нашего знакомства: стройный, с лицом кинозвезды и этим пронизывающим, требовательным взглядом голубых глаз. Мне он всегда нравился, а ему со мной было лучше, чем когда бы то ни было с Фионой. Не будь мне тогда четырнадцать лет, еще неизвестно, не оказалось бы обручальное кольцо на моем пальце, а не на ее. Уже тогда он называл меня своей музой.
Если верить его книгам, то уже тогда у него был свой мотоцикл с коляской, на котором он вывозил за город своих «соблазнительных юных мормонок-студенток», где фотографировал их без ничего, кроме «одного ярда[14]
крепдешина». Это было придумано позже для красного словца, но, честное слово, если б его вышибли за такое из преподавателей, как он писал, неужели моя мама отпустила бы меня с ним проехаться через полстраны? Он даже этот глупый мотоцикл-тоУже в те времена он принимался излагать теории, которые и принесли ему репутацию художника известного… или постыдного. Помню, как я стояла у стеночки в аудитории и слушала, как он говорил студентам: «Работа фотографа не в том, чтобы зафиксировать то, что есть. Это может сделать любой с фотоаппаратом в руках. Работа фотографа в том, чтобы возвыситься над взглядом, указать публике, куда смотреть и что видеть».
Я не знаю истинной причины, почему Рональд уехал из Солт-Лейка, но подозреваю, что он попросту заскучал. Его всегда интересовали, как выражаются люди вежливые, «темы эзотерические». Тогда это не было чем-то странным: не было еще никакой «Сатанинской паники»[15]
, как сегодня, ничего еще не натворил Чарли Мэнсон[16], а движение спиритов еще имело крепкие корни во множестве мест. Из университета Рональда вышвырнули не из-за его склонности к оккультизму. Я так не считаю, если на то пошло, то склонность эту там некому было ни разделить, ни поддержать. Не так-то легко было добраться до книг, не мог постичь ничего больше.