Марию Жозефу вынесло на пенный гребень ревущей волны-монстра, все ее обручальные кольца блистали, пока ее и этот ужас, чудо, мужа в этой истории, не смыло прямо в океан, не обременявший себя правилами галантности.
Их уносило, и все мы глядели им вслед, музыканты из оркестра, козы, выщипавшие цепи, приковывавшие м-ра Дорнейла к нашему городку, летучие мыши, уносившие бабушкины драгоценности, цыплята на гардинах, прислужницы с копьями, замаскированными под швабры.
В конце концов осталась одна-единственная Бернардина в небольшой лодчонке на месте, где когда-то стоял дом. Кто из нас не попадал из бури в потоп, как из огня да в полымя? Кто из нас не творил себе врагов с крыльями да щупальцами? Кто из нас не видел, как женщина в черном сама себя расколдовывает, сидя какое-то время в лодчонке посреди волнующегося океана в компании призраков, как хватают ее шпили зданий, когда она пробирается среди утонувших?
Рассказы о монстрах, бывает, и по-другому кончаются, но у этого конец такой: по новорожденному морю плывет белая широкополая шляпа, а старик внизу, сразу под волнами, носит ее, когда вновь открывает глаза.
Тайны насекомых
Ричард Кадри
Ричард Кадри
Опера́ Леонард Мур и Дэйл Комински вели задержанного к машине. Несколько минут понадобилось, чтобы вывести закованного в наручники убийцу из лифта и усадить на заднее сиденье. Прежде чем захлопнуть дверцу, Дэйл внимательно проследил, чтобы голова задержанного не ударилась о кромку кузова, и убедился, что руки и ноги того надежно поместились в салоне. Лен одобрительно кивнул. Задержанный был важной птицей, и Лену хотелось, чтобы все было заперто, надежно, а главное, скучно.
«Скучный – это всегда лучший из сценариев, – любил он поучать молодых оперов. – Это как к врачу сходить. Если с тобой какие-то нелады, то хочется, чтоб оказались они просто скукой. А вот если док слишком уж интерес проявляет, то тут полный пипец».
– Как, босс, вполне занудно, по-твоему? – хмыкнул Дэйл, садясь в машину. И улыбнулся напарнику постарше.
– Пока гладко идет, – ответил Лен. Он сел за руль и повез их от главного изолятора временного содержания Сан-Франциско. Через десять минут они были уже на автостраде и двигались на юг. День стоял ясный и солнечный. Даже жаркий. Движение на 101-й было редким. «Хорошее начало», – подумал Лен.
Дэйл возился с настройкой кондиционера.
– Так годится?
Лен кивнул:
– Просто блеск.
Дэйл стукнул сжатыми в кулак пальцами в решетку клетки, отделявшей заднее сиденье от переднего.
– Не заводись, – предостерег Лен.
– Я вежливость блюду, – пояснил Дэйл. На сиденье он сидел вполоборота. – Как тебе там сзади, Ушлепок? Удобно?
Узник был тощ и так высок, что упирался макушкой в верх кузова. Когда он улыбался, как вот сейчас, лицо его сплошными зубами виделось.
– Очень. Благодарю вас, оперсотрудник Дэйл.
– Оперуполномоченный Комински, точнее. А когда обращаешься к моему напарнику, то оперуполномоченный Мур.
– Разумеется.
Узник прижался лицом к окошку и глянул в безоблачное небо.
– Хотел бы я знать, будет ли дождь.
Дэйл выглянул в свое окошко.
– Шутки шутишь? Дождя больше вообще не будет.
– Засуха. Есть такие, кто говорят, что это рассерженный Бог устроил.
– Это кто ж говорит такое?
– О, вы же знаете. Люди.
– Порой люди ни уха, ни рыла не ведают.
– Совершенно с вами согласен. И все же. Было бы прелестно, если б дождь пошел.
– Так то если бы.
Более получаса узник больше не говорил, и они проехали Сан-Хосе.
– А-а. Счастливые охотничьи угодья, – подал он голос, потом сдвинул брови. – До чего ж ужасно произносить такое, разве нет?
– Немного, – кивнул Лен.
– Простите. И все же ведь интересно, как меняются понятия в противоречивости приемлемого и неприемлемого, вы так не считаете, оперсотрудник Дэйл?
– Меняются как? – недоуменно вскинул брови Дэйл.
Узник смотрел в окошко.