Дети Лавкрафта

Когда я на прошлой неделе говорила с Сарой Беринджер в Чикаго, она настойчиво убеждала меня написать тебе о моей случайной встрече с Марквардт и ее женщиной, хотя я и представить не могу, что могла бы сказать, что окажется полезным для любого с таким опытом непосредственного общения с этой парочкой, как у тебя. Да и не очень-то мне хочется возвращаться к тому осеннему вечеру в Провиденсе. Он время от времени все еще является мне в ночных кошмарах. Я в холодном поту просыпалась от снов о сборище на Бенефит-стрит. Тем не менее я обещала Саре, что напишу, и вправду надеясь хоть как-то тебе помочь, пусть и совсем-совсем немножко. Вверяюсь, разумеется, твоему благоразумию в этом деле, верю, что все написанное мною будет храниться строго между нами.

Как тебе уже известно, как Сара рассказала тебе, с Марквардт я познакомилась через одного знакомого, антрополога, в прошлом преподававшего на факультете археологии в Брауне. Он просил меня оказать ему любезность и опустить его имя из любых и всяческих своих писаний, темой которых будет д-р Адели Марквардт, и наша дружба обязывает меня оказать ему эту услугу. Значение имеет только то, что он знал о моем интересе к Дагону и к семитским месопотамским божествам плодородия вообще и что при его посредстве состоялось роковое знакомство после лекции в Мэннинг-Холле. Произошло это в октябре, днем двенадцатого числа, тогда-то я и получила приглашение на сборище на Бенефит-стрит. Признаю: в первую нашу встречу Марквардт показалась мне вполне привлекательной. Безусловно, она яркая, при без малого шести футах росту[35], она была из тех женщин, кого я, не колеблясь, зову статными. Ни в коем случае не мужеподобными, а красивыми. Из тех женщин, к каким у меня всегда была слабость. По моим наблюдениям, она преуспевает в том, чтобы произвести поначалу хорошее впечатление, точно так же, как кувшинка преуспевает в привлечении к себе голодных насекомых. Агрессивная мимикрия, как говорят эволюционисты. Ее серые глаза, ее легкая улыбка, ее непосредственный интерес к собеседнику, кем бы он или она ни были, властность, звучащая в ее голосе, и вдобавок, признаюсь также, едва ощутимое предчувствие опасности, когда мы пожимали друг другу руки. Не могу сказать, почему. То есть я не знаю, почему. Рудимент какого-то первобытного инстинкта выживания, наверное, чего-то, предназначенного оберегать нас, то, что род людской, на нашу беду, разучился распознавать в себе.