Дети лета

Пока Брэндон рылся в своем бельевом шкафу, я подготовилась ко сну, переодевшись в спортивные трусы и футболку, случайно позаимствованные мной у Эддисона во время одного расследования, которые мне потом не захотелось возвращать владельцу. Совместными усилиями мы застелили диван простынями и одеялом. Зевнув, Брэндон пожелал мне спокойной ночи и удалился в свою комнату, где, как я слышала, бродил еще несколько минут, пока я чистила зубы и смывала двухдневный макияж над кухонной раковиной.

На меня навалилась глубочайшая усталость; силы настолько истощились, что болели даже закрытые глаза. Но, несмотря на удобный диван, где я спала множество раз, сегодня я не могла заснуть. Перед мысленным взором всплывал образ Ронни, его лицо под кровавой маской и глаза, исполненные мучительной затаенной боли. Я крутилась с боку на бок, прижимая к груди одну из подушек и пытаясь успокоиться.

Тишину прорезал рокочущий храп Эддисона – результат давно сломанного носа, который он не удосужился нормально выправить. Храпел Брэндон не громко, поэтому никто не жаловался, когда приходилось спать с ним в одном отельном номере; знакомое похрапывание даже производило успокоительное воздействие. Я чувствовала, как мое тело тяжелеет, а психологическое напряжение собирается и уходит под аккомпанемент этих тихих звуков.

Внезапно зазвонил один из моих мобильников.

Со стонами и проклятьями я перевернулась, взяла его и, прищурившись, глянула на загоревшийся экран. Ох, что за mierda, звонит моя tía[14]. Я прекрасно понимала, зачем она звонит. Черт. Мне совершенно не хотелось говорить с ней сейчас.

Вообще не хотелось положа руку на сердце, но сейчас – особенно.

Однако если я не отвечу, голосовые послания могут стать чертовски пронзительными. Слегка поворчав, я приняла звонок, приглушенно сообщив вместо приветствия, стараясь не разбудить соседа:

– Ты уже поняла, что я не собиралась вам звонить.

– Мерседес, niña…[15]

– Ты уже поняла, что я не собиралась звонить. Если ты передашь ей телефон или включишь громкую связь, то я отключусь, а если будешь продолжать названивать после этого реально адского дня, то я сменю номер. В очередной раз.

– Но сегодня же день ее рождения.

– Si, я знаю. – Закрыв глаза, я опять зарылась в подушки, мечтая, чтобы этот разговор оказался лишь частью ночного кошмара. – Но это ничего не меняет. Я не хочу говорить с ней. Не хочу говорить, и с тобой, tía, также. Просто твое упрямство более назойливо, чем ее.

– Кому-то же надо быть такой же упрямой, как ты, – парировала она.

Ее голос сопровождается тем хаотичным фоновым шумом, какой бывает только на вечеринке по случаю дня рождения, где сборище «ближайших родственников» означает порядка сотни человек. Доносящиеся до меня обрывки разговоров звучат в основном на испанском, поскольку все madres, и tías, и abuelas[16] имели обыкновение говорить дома на родном испанском, если только учебные занятия не требовали иного.

– Мы же так давно не имели от тебя никаких вестей! – воскликнула она.

– В общем, трудно отдалиться от людей, если постоянно сообщать им новости.

– Tu pobre mamá[17]…

– Mi pobre mamá, как и тебе, давно следовало бы все понять.

– Но с тобой хотят познакомиться твои племянницы и племянники.

– Моим племянницам и племянникам следует быть благодарными мне за то, что их abuelo по-прежнему в тюрьме, и помнить, как им повезло, что на него не похож никто из других наших родственников. Перестань воровать у Эсперансы мою контактную информацию и прекрати звонить мне. Мне не нужно прощение родственников, и я абсолютно уверена, что сама не заинтересована в простившей меня семье. Просто. Отстаньте. От меня.

Закончив разговор, я провела очередные несколько минут, отклоняя ее повторные звонки.

– А знаешь, – проворчал сонный голос с порога спальни, и я увидела, что взъерошенный Эддисон в помятых спортивных трусах стоит там, прислонившись к дверному косяку, – ведь это твой личный телефон. И ты можешь выключать его, если будешь держать включенным рабочий. Она, гм… у нее же, надеюсь, нет твоего рабочего номера?

– Нет.

И если б я так чертовски не устала, то додумалась бы до этого сама. Обычно я помню, какая разница между моими двумя телефонами; я склонна лишь забывать, почему эта разница важна. Дважды проверив, что это мой личный телефон – идентичный моему рабочему телефону, за исключением корпуса с черно-желтой эмблемой Пуффендуя[18], – я выключила его и испытала явное облегчение.

– Извини, что разбудила.

– Какой-то особый повод?

– День рождения моей матери.

– Как она раздобыла твой номер? – поморщившись, спросил Брэндон. – Ты же сменила его год назад.

– Эсперанса. Она хранит мой номер под другим именем, но никто из известных им личностей, кроме меня, не имеет телефонный код Восточного побережья, поэтому ее мать вечно подсматривает и обнаруживает мой телефон. Кузина просто не способна решить, то ли ей хочется уговорить меня вернуться в семью, то ли уговорить забыть о ней навсегда.

– Твой отец еще в тюрьме, верно?