Розы мая

Дот Хатчисон Розы мая

© Самуйлов С.Н., перевод на русский язык, 2017

© ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

Опасным девушкам с острыми, как бритва, улыбками

Ее полное имя – Дарла Джин Кармайкл, и она – твоя первая.

Но, опять-таки, пока ты этого не знаешь.

Зато ты знаешь, что в этот чудесный весенний денек сам Бог, похоже, расстарался, чтобы сделать ее еще красивее. Она – воплощение невинной красоты, никакой искусственности или тщеславия; вот почему ты любишь ее так, как любишь. Ее сияющие блондинистые волосы струятся по плечам тяжелыми волнами, на ней вновь старомодное, белое пасхальное платье, кружевные перчатки и накрахмаленная кружевная шляпка. Видел ли ты что-нибудь столь цельное? Столь чистое?

Даже природа согласна сегодня с тобой. Трава по обе стороны голой, пыльной дорожки к церкви густо усыпана белыми и желтыми цветами жонкилии, которые как будто и не метили выше, чем равняться с Дарлой Джин. Даже маргаритки здесь только полевые, желтые и белые ромашки, хотя обычно они раскинуты по лугам бледно-лавандовыми лентами.

В этом году здесь только Дарла Джин.

Вот только… не только Дарла Джин.

Ее рука продета под руку молодого человека и лежит на изгибе его локтя, как будто там ей и положено быть, а это не так. Ее руке там не место, потому что он – не ты. Дарла Джин – твоя.

Всегда была твоей.

Необходимости говорить ей об этом не было; она всегда это знала, потому что вам предназначено быть вместе, что бы ни говорили, если б знали, другие.

Взбешенный, несчастный, ты следуешь за ними к кирпичной церквушке. На фоне буйства зелени и цвета она напоминает острие иглы.

Поток эмоций, будто пульсация еще одного сердца, отдается грохотом в ушах, но ты все же замечаешь и кое-что еще. В свободной руке молодой человек несет корзинку с вкусностями, которую ее мать попросила отнести в церковь; каждая сладость завернута отдельно и предназначена для продажи – приближается сезон бурь, и церкви требуется новая крыша.

Каждый раз, когда она смеется, он прижимается к ней.

Смеется она много.

Но этот звук – твой, как и все остальное – твое; и как только она посмела делить его с кем-то другим? Этот смех всегда успокаивает тебя, смягчает, отвлекает от гнева и ярости, которые неизменно тут, неизменно готовы всколыхнуться, взорваться… Сейчас, каждый раз, когда ты слышишь его – высокий и нежный, как звон ветряных колокольчиков на задней веранде, – острая боль пронзает грудь, отдаваясь пульсирующим эхом в твоей голове.

Они вместе входят в церковь, и ты теряешь пару минут, чтобы найти окно, через которое, оставаясь невидимым, ясно видишь их.