Дети Луны

Чтобы унять спазмы в желудке, сестра Тринита перевела взгляд от трупа к зеркалу на стене. От зеркала осталась одна рама. Но зеркало не лопнуло. Оно расплавилось, хотя такого не бывает по определению, и теперь застывшая амальгама мутным озером покрывала пюпитр и раскрытую на нем книгу, которую уже никому не придется читать. Над загубленным гримуаром носились клочья опаленного белого холста. Вряд ли ткань рвали и разбрасывали местные жители — они были слишком напуганы. Может быть, ветер — ведь окна сегодня были открыты…

— Дьявол унес душу попа, — произнес чей-то голос.

— Он сам был дьяволом! — взвизгнул другой.

Кто-то из собравшихся, не выдержав, выскочил из дома, громко хлопнув дверью. От толчка из складок одежды, окутывающей труп, выпал и стукнулся об пол небольшой предмет. Одна из женщин вскрикнула в испуге. Стоя за спинами остальных, сестра Тринита видела, что это такое. Костяная ручка ножа. Лезвие отсутствовало. Только окалина на потемневшей кости.

Когда сестра Тринита вышла на улицу, ей казалось, что она никак не может справиться с ознобом. На деле же просто похолодало. Шла непогода.

* * *

Сеял мелкий дождь. Она брела по дороге, кутаясь в плащ и опустив голову. Губы ее что-то шептали, беззвучно повторяя одни и тс же слова. Топот копыт за спиной заставил се вернуться к действительности. Может, кто-то из солдат наместника пустился вдогонку, чтобы учинить допрос? Нет, это не сытый конь стража порядка. Это кляча бедняка.

— Стой!

Так и есть. Гонтар выпряг своего одра из повозки и двинулся следом. Теперь не избежать объяснений. Господи, еще и это мне…

— Стой! Не убегай! — хотя она и не думала убегать, просто не останавливалась. — Ответь мне — ты с нами могла это сделать?

— Я тебе говорила — не ходи в Орем! — резко бросила она.

— Я не был в Ореме… Я был у Трех Дорог… новости быстро летят… Я тебя спрашиваю: когда мы напали на тебя в Тремиссе, ты могла бы сделать такое со всеми нами?

Сестра Тринита не ответила и ускорила шаг.

Гонтар ударил клячу пятками, догнал бегинку и попытался заглянуть ей в лицо. Спустя некоторое время он сказал:

— Возвращайся… Мы тебя отвезем… куда ты скажешь.

Капли дождя стали реже и крупнее, барабанной дробью отдаваясь по парусиновому пологу. Повозка тяжело катилась по колдобинам. Трое мужчин, две женщины и мальчик брели рядом. Одна из женщин прижимала к груди младенца, закутанного в пестрые тряпки. Ребенок мирно спал.

Еще одна женщина, стоя на коленях в повозке среди актерского барахла, молилась, не обращая внимания ни на тряску, ни на наваленные вокруг орудия сует и соблазнов.

Герт, который вел лошадь под уздцы, тихо напевал песенку, неизвестно как залетевшую с благословенного юга в эти холодные края.

Что за тоска — ходить весь год пешком
И трогать надоевшую струну.
Хотел бы я иметь уютный дом,
Чтобы спокойно отходить ко сну.

Дождь бил по парусине.

— Mea culpa, mea maxima culpa, — шептала женщина в повозке.

На Масленой неделе, в воскресенье

Сюда, все дурни, — толстые, худые,

Седоволосые и молодые,

Премудрые и вовсе без мозгов,

Сюда, печальные и удалые,

Распутные и всякие иные

Из замков, деревень и городов!

Я объявляю вам без лишних слов:

На Масленой неделе, в воскресенье,

Ваш принц дает на рынке представленье.

Пьер Гренгор. Клич принца дураков.

Нет христианского города, где не празднуют Масленицу — хоть и говорят, что праздник этот противен истинному благочестию. И, может быть, нигде в империи Масленицу не отмечали так истово, как в Лауде. Но в первый день праздника сохранялось подобие красоты и даже, некоторым образом, благообразия. По главным улицам города двигалась процессия, открываемая герольдами, разодетыми в нарядные одежды, дующими в длинные трубы, украшенные бахромой и мишурой, и восседавшими на лошадях, крытых длинными пестрыми попонами. Далее черти и дикари влекли огромный корабль на колесах, на палубе которого комедианты представляли различные аллегорические сцены. А в самом шествии принимали участие не только все корпорации, цехи и гильдии города — даже дворяне, в особенности молодые, не считали для себя зазорным к нему присоединиться.