Дети Морайбе

– Умирают все, – отмахивается доктор. – Но вы – из-за того, что цепляетесь за прошлое. Всем давно пора стать пружинщиками. Проще создать человека, устойчивого к пузырчатой рже, чем защищать его прежнюю версию. Одно поколение – и мы превосходно впишемся в новую среду. Ваши дети станут хозяевами мира. Однако вы, люди, не желаете приспосабливаться, держитесь за свою идею человечности, которая тысячи лет менялась вслед за природой, а теперь вдруг решила пойти своим путем. Пузырчатая ржа – вот наша среда. Цибискоз, долгоносики со взломанными генами, чеширы – они адаптировались. Естественной была их эволюция или нет – не важно, что вы там себе думаете. Природа изменилась. Хотим по-прежнему сидеть на вершине пищевой цепочки – станем приспосабливаться, нет – пойдем вслед за динозаврами и Felis domesticus. Эволюция или смерть – вот главный и вечный принцип. Вы же, белые кители, упрямо мешаете неизбежным переменам. – Он подается вперед. – До чего же иногда охота встряхнуть вас хорошенько! Дайте возможность – я стану вашим богом, изменю вас так, что мир вокруг станет раем.

– Я буддистка.

– Ну да, а у пружинщиков нет души, – подхватывает Гиббонс с ухмылкой, – и перерождений тоже. Значит, найдут собственных богов-защитников и уже им начнут читать молитвы и просить своих мертвых. – Он улыбается еще шире. – Может, как раз я-то и окажусь их богом и просить о спасении ваши дети станут меня. – В его глазах пробегает искорка. – Да, признаю – хочу паству побольше. Джайди был таким же, как ты, – вечно в сомнениях. Не настолько безнадежным, как грэммиты, но до божества определенно недотягивал.

– Когда вы умрете, мы сожжем ваше тело, перемешаем пепел с хлором и щелоком, захороним, и никто даже не вспомнит, что был такой человек, – брезгливо говорит Канья.

– А кто из богов не страдал? – Доктор безразлично пожимает плечами, откидывается в кресле и хитро на нее глядит. – Сейчас на костер отправите или, как обычно, падете ниц, боготворя мой ум?

Стараясь не показывать своего к нему отвращения, она протягивает старику бумаги. Тот, почти не взглянув, просто кладет их на колени.

– Ну и?..

– Посмотрите.

– А попросить коленопреклонно? Уверен, вы своему отцу выказываете большее почтение, а уж городскому столпу и подавно.

– Мой отец умер.

– …а Бангкок утонет. Это не повод забывать об уважении.

Канья очень хочет врезать старику дубинкой. Догадавшись об этом, Гиббонс с улыбкой предлагает:

– Тогда, быть может, для начала побеседуем? Джайди любил поговорить. Не хотите? Вижу по лицу, что вы меня презираете. Полагаете, я – убийца? Пожиратель младенцев? С таким, как я, никогда не преломите хлеб?

– Вы и есть убийца.

– Именно. Ваш штатный убийца. Но кто в таком случае вы? – Он вопросительно смотрит на Канью. Той кажется, что старик препарирует ее взглядом: достает и по отдельности изучает то печень, то желудок, легкие, сердце.

– Желаете мне смерти… – Покрытое оспинами лицо Гиббонса расплывается в улыбке, в глазах сквозит безумие. – Так застрелите меня, раз ненавидите. – Канья молчит, и он возмущенно вскидывает руки. – Черт меня подери, какие же вы все робкие! Одна Кип хоть чего-то стоит. – Старик несколько секунд завороженно смотрит на плавающую в бассейне девушку. – Давайте, убейте. Рад буду умереть. Живу-то лишь по вашей воле.

– Это ненадолго.

Доктор бросает взгляд на свои парализованные ноги и, усмехнувшись, замечает:

– И в самом деле. Только что вы станете делать, когда «Агроген» и иже с ними опять пойдут в наступление? Когда ветер из Бирмы или течение из Индии занесет новые споры? Будете умирать с голода, как индусы? Или с вас, как с бирманцев, кусками начнет слезать мясо? Ваша страна на шаг впереди болезней благодаря мне, моему гниющему мозгу. Хотите гнить вместе со мной? – Он откидывает плед, показывая бледные безжизненные ноги, покрытые коростой и язвами, обескровленную, сочащуюся, будто лишенную костей плоть, и спрашивает, грустно улыбаясь: – Вот так хотите умереть?

Канья отводит взгляд.

– Вы заслужили болезненную смерть. Это ваша камма.

– Карма? Карма, говорите? – Доктор подается вперед, сверкая карими глазами и высунув язык. – И что же это за карма у королевства, если оно целиком зависит от моего протухшего тела? Какая такая карма вынуждает вас так старательно поддерживать именно мою жизнь? Я часто размышляю об этой вашей карме. Может, черпать из моих рук свой банк семян – цена вашей гордыни? А что, если все вы не более чем инструмент моего просветления и спасения? Кто знает? Вдруг за все добро, которое я вам сделал, мне суждено переродиться возле самого Будды?

– Вы неправильно понимаете камму.

– Да плевать. Главное – подложите под меня кого-нибудь вроде Кип, бросьте мне очередную свою больную заблудшую душу, даже пружинщицу – все равно, сойдет любая плоть. Только не надоедайте. Мне теперь не до вашей протухшей страны.