Дети моря. Трилогия

— Зато морские черти бывают.

— И чертей не бывает.

— Нет, бывают, — настаивал я. — Дедушка сам видел морского черта. На Мурмане поймали. Маченький такой, колючий.

— Не знаю, — удивился Костя, — только отец говорил мне, что черта выдумали попы. И лешего, и русалок, и домовых — все выдумали.

— Наш дедушка в бога не верит. Но только, знаешь, морской черт — это не настоящий, а животное такое…

— Ну, это другое дело, — серьезно сказал Костя. Вода колыхалась у бортов шхуны, и казалось, что судно покачивается, удерживаясь на якорях. Но шхуна прочно сидела на мели.

Мы даже забыли о кладе и, не медля, привязали шлюпку к борту шхуны.

— Как тут хорошо! — сказал Костя, спрыгнув на палубу. — Если бы я знал, то давно приехал бы сюда.

Палуба была завалена старыми досками, обрывками веревок и канатов, осколками стекла. Из щелей между палубными досками выплавилась и застыла серая от пыли смола. Запах смолы, знакомый, приятный, вызывал необъяснимое волнение.

Мы осмотрели всю шхуну. По очереди вертели большой с точеными рукоятками штурвал, спустились в кубрик. Заглянули в люк трюма. Там в жуткой темноте блестела вода. Наш разговор звонко разносился по трюму. Словом, в развлечениях недостатка не было.

Вдруг Костя вспомнил о кладе:

— На «Белухе» ничего нет. Тут не только нет денег, но даже и того, что стоило бы денег.

Глава двадцатая НА ВОЛЬНОМ ВОЗДУХЕ

Но клад почему-то нас не волновал. Мы проголодались и поспешили на берег. Под двумя могучими широколапыми елями мы расположили лагерь нашей экспедиции. Палатка, сооруженная из паруса и ветвей, была надежным прикрытием от дождей, ветров и солнца Флаг с мачты «Молнии» был торжественно перенесен на берег и укреплен над палаткой.

Спичек было мало Костя начал добывать огонь трением. Но сколько он ни старался, ничего не получалось. Тогда решили разжечь костер и поддерживать его днем и ночью.

— Давай останемся здесь навсегда, — предложил Костя. Построим избушку и будем жить до тех пор, пока красные не придут в город.

— А как же клад? — спросил я.

— Останемся, если не найдем. Будем охотиться и ловить рыбу.

Это было заманчиво — остаться и жить в лесу, как охотники.

— Жалко, что здесь нет тигров и слонов. Зато медведей и зайцев, должно быть, много.

Костер пылал ярко и бездымно. Дым привлекает внимание людей. Нужно выбирать сухие сучья — тогда костер будет бездымный; об этом мы знали из книги об индейцах. Впрочем, это известно не только из книг. Так же делал и дедушка, хотя он никогда не читал этой книги об индейцах. Над костром висел котелок, черный от копоти. В нем варилась уха из окуня.

Наступила ночь. Поднялся туман и скрыл островок и корпуса шхун и ботов. Хотя мы не верили в чертовщину — в русалок и водяных — и спать нам еще не хотелось, все же обследование кладбища было отложено до утра.

Сказать по правде, вечер нагнал какую-то непонятную тоску. Как славно бы теперь спать дома. Мысль о кладе казалась смешной. И уж совсем глупой представлялась теперь затея остаться здесь жить. Как могла прийти в голову Косте такая чепуха! Мы съели уху из окуня и остатки сухарей. Что же делать дальше?

Я знал, что Костя тоже думает об этом. Но оба мы не хотели признаться друг другу в своей слабости.

Следуя поговорке «утро вечера мудренее», мы молча улеглись спать.

В палатке стоял полумрак. Через многочисленные дырочки ветхого паруса заглядывала бледная ночь. Тянуло холодом. Не спалось. Лежать было скучно.

Я взглянул на Костю. Он тоже не спал. Его широко раскрытые глаза смотрели вверх.

— Скучно, Костя. Тебе хочется домой?

— Нисколечко, — ответил Костя. — Я мог бы здесь десять лет прожить.

— А я мог бы сто лет прожить!

— А я двести!

— А я триста!

— А я пятьсот!

— А я целую тысячу!..

Постепенно усталость начинала одолевать меня. Сквозь сладкую дремоту я слышал тихий голос Кости, а отвечать уже не хотел и не мог.

…Пробуждение было странным. Вначале я никак не мог сообразить, почему я сплю в одежде. Утро сейчас или вечер? Почему одному плечу жарко, а другому прохладно? Наконец, почему одеяло у меня такое жесткое и нет у него конца-края?

Во сне я видел елку, увешанную сладкими медовыми пряниками…

Над головой весело прощебетала птичка. Под одеяло подполз горьковатый, но приятный дымок от костра.

И тут я все вспомнил. Это не одеяло, а парус; наша палатка рухнула, когда мы спали. Левому плечу на сырой земле было холодно. Правое плечо через парусину пригревало солнце. Было не утро, а полдень.

Кости рядом не оказалось. Он хлопотал у костра, раскалывая топором обломки корабельных досок. На таганах, объятые высоким пламенем костра, висели котелок и чайник.

Вид у моего приятеля был серьезный, самый заправский вид работающего моряка. Босой Костя то и дело поддергивал штаны, закатанные под коленями.

Я вылез из под паруса и подошел к костру. От вчерашней грусти не осталось и следа.

Высоко над бухтой качались чайки. Зелень деревьев и травы на солнце была яркой, как на картинах. Ласточки с невероятной быстротой стригли пространство между берегами.