Дети нашей улицы

Прошел слух, что на дома нападут ночью. Люди, доведенные до отчаяния, в знак протеста вышли из своих жилищ, вооружившись палками, стульями, крышками от кастрюль, ножами и осколками кирпичей. Баюми принял решение нанести удар, пока волнения не усилились. Взмахнув дубинкой, он вышел из дома в окружении сообщников.

Впервые объявился Али, приведший с собой решительно настроенных людей. Едва завидев Баюми, он отдал приказ забрасывать его камнями. И взбешенные мужчины обрушили град камней, ранивших его и его пособников в кровь. Ошалевший, с диким воплем Баюми бросился вперед, но камень попал ему в голову, и он, несмотря на злость и силу, остановился, закачался и рухнул, истекая кровью. Его люди мгновенно разбежалась. Толпы возмущенных разгромили дом Баюми. Грохот разрушений доносился до слуха управляющего, прятавшегося в своем особняке. Людской гнев нарастал и обрушивался на всех надсмотрщиков и тех, кто им помогал. Дома их были разгромлены, толпой уже невозможно было управлять. Ихаб послал за Али, и тот отправился к нему на встречу. Люди Али прекратили мстить и крушить все вокруг и замерли в ожидании, чем закончится эта встреча. Улица затихла. Опасность миновала.

По окончании встречи был заключен новый договор. Сторонники Рифаа стали считаться отдельным кварталом, как квартал Габаль, со всеми правами и привилегиями. Али получил от управляющего права на часть имущества и стал надсмотрщиком своего квартала. Он получал часть доходов и поровну распределял их. В новый квартал вернулись все, кто в страхе бежали из него, и в первую очередь Шафеи, Абда, Заки, Хусейн и Карим. Рифаа после смерти стал пользоваться таким уважением и любовью, о каких и не мечтал при жизни. Его историю передавали из уст в уста, поэты воспевали ее под ребаб, особенно то, что сам аль-Габаляуи поднял его тело и перенес в свой сад. Сторонники Рифаа считали, что это было именно так, и называли его родителей святыми. В остальном же их мнение было не столь единодушным. Карим, Хусейн и Заки настаивали на том, чтобы его весть сводилась к исцелению душ и презрению к властям и силе. Они и поверившие им поступали именно так, некоторые даже давали обет воздержания, чтобы во всем уподобиться Рифаа. Али же пользовался всеми правами на имущество, женился и призвал перестроить квартал Рифаа заново. У него не было ненависти к имуществу, но он считал, что истинное счастье возможно и без него, и нужно подавлять в себе алчность. Поэтому он делил доходы по справедливости и направлял их на строительство и благотворительность — ведь это было бесспорным благом.

Во всяком случае, люди видели в этом благо и радовались жизни. С верой в душе они говорили, что сегодня лучше, чем вчера, а завтра будет еще лучше.

Но почему же бич нашего квартала — короткая память?!

КАСЕМ

64

С тех пор в квартале почти ничего не изменилось. На пыльной земле по-прежнему отпечатывались следы босых ног. Мухи роились в мусоре и то и дело лезли в глаза. Лица оставались изможденными, одежда залатанной, вместо приветствий люди обменивались бранью, в их словах звучало лицемерие. Большой Дом был все так же скрыт от глаз за высокими стенами и погружен в тишину и воспоминания. Справа от него стоял дом управляющего, а слева — дом надсмотрщика. За ним тянулся квартал Габаль, к тому примыкал оказавшийся центральным квартал Рифаа, остальные же дома спускались к аль-Гамалии. Этот район не имел называния, а обитатели его были самыми жалкими и несчастными, считались без роду и племени и звались бродягами. В то время управляющим был господин Рефаат, и он ничем не отличался от прежних хозяев. Главным надсмотрщиком был Лахита — невысокий худощавый мужчина, вовсе не выглядевший сильным, но в драке превращавшийся в огненный ураган, сравниться с которым по скорости и ловкости вряд ли кто мог. После нескольких кровопролитных стычек в разных местах квартала управляющий сделал его своей правой рукой. Род Габаль охранял Гулта. В его квартале продолжали гордиться родством с владельцем имения и полагали, что их квартал самый лучший и что Габаль первый и единственный избранный из всех, с кем разговаривал аль-Габаляуи. По этой причине их мало кто любил. Надсмотрщиком рода Рифаа был Хагаг. Однако он не пошел по пути Али, а брал пример с Ханфаса, Гулты и остальных стяжателей. Хагаг присваивал доходы имения, избивал роптавших и напоминал сородичам о том, что они должны соблюдать заветы Рифаа о презрении к власти и обогащению. Даже у бродяг был свой надсмотрщик по имени Саварис, который, конечно, не имел никакой доли с доходов. Такой вот порядок установился на нашей улице, а дубинки надсмотрщиков и ребабы поэтов убеждали людей, что это и есть справедливость, что десять заповедей исполняются, а управляющий с надсмотрщиками поставлены за этим следить.