Дети, не игравшие в войну. Сборник рассказов

Кощей слез с изгороди, и направился в ту сторону, где в дорожной пыли виднелся уходящий на фронт строй. Среди плачущих баб он увидел и конопатую Светку. Она, совсем не стесняясь людей, рыдала, вытирая слёзы и сопли платком, сорванным с головы. – И чего плачет? – подумал Кощей. – Через пару месяцев все вернутся. А она разнюнилась. Одно слово – девчонка!

К стоящему на дороге Кощею, молча один за другим, подходили мальчишки. Так, бесформенной стайкой, посреди дороги, они стояли и смотрели вслед уходящим на фронт мужикам.

Жизнь в Калинках переменилась в одночасье. Вся деревенская ребятня, повзрослев по просьбе председателя до «совсем взрослых», работала, кто где мог. Кощей был «призван» на ферму, где стараясь не замечать усталости, кормил коров, убирал навоз, делал всё то, на что был способен в свои годы. На его фоне Тимофей Петрович выглядел не таким героем. Целый день он находился в правлении, читал какие-то бумажки, с кем-то говорил по телефону. Словом, для военного времени, по мнению Кощея, Валенок оказался самым непригодным человеком. Этот факт придавал пареньку ещё больше рабочего задора и сил. Ну, как же, теперь он, Кощей, приносит настоящую пользу – даёт фронту молоко, так необходимое раненым бойцам, а какой-то Валенок целыми днями с бумажками возится. Зла за это Кощей на директора не держал. Понимал, что на одной ноге и землю не вскопаешь, и с фашистами не повоюешь… Да и повоевал уже Тимофей Иванович в Гражданскую. Только мальчишескую натуру не изменить. Желание доказать всем, и прежде всего самому себе, что он сильнее, лучше в конце концов, чем директор школы, пробуждало в душе паренька желание вкладывать в работу все свои силы, до усталости. А на утро уже быть готовым к новым победам и над собой и над, зарывшимся в бумагах, директором.

Так продолжалось больше месяца. До первой бомбёжки. Большой самолёт с чёрными крестами низко пролетел над Калинками, полив свинцовым дождём, почти пустую центральную улицу села, скорее всего для страха, и сбросив только две бомбы. Одна из них угодила в пустой коровник, лишив деревенское стадо, пасшееся за рекой, крова. Вторая бомба попала в школу. Серый «Юнкерс» с чёрными крестами улетел, и больше не возвращался. А вот большое двухэтажное здание школы сразу вспыхнуло, и как ни старались деревенские, сгорело почти всё.

Этот самолёт был первым вестником войны в Калинках. К вечеру стали слышны звуки приближающегося фронта. Через деревню стали всё чаще проезжать грузовики с военными в сторону войны, а в мирную сторону возвращались те же машины, но с ранеными солдатами. Две «Эмки» остановились у правления. Из них вышли офицеры и,как заметил Кощей, заглядывавший через большие окна внутрь здания, о чём-то разговаривали с председателем и директором школы. А потом военные пропали. Офицеры уехали. Большие грузовики стали всё реже двигаться «на войну» и всё больше «с войны». Звуки канонады стихли. Затихли и калинкинские, словно в ожидании чего-то.

Немцы вошли ночью. Вечером люди спокойно допили чай и легли спать. А почти под утро их разбудил шум моторов и свет фар, не званым гостем ворвавшийся в окна домов. Затем послышалась чужая речь, несколько автоматных очередей, смех. Кощей с матерью уже не спали, когда услышали громкий стук в окно. Затем, без приглашения, словно хозяин, неспешно вошёл здоровенный немец с автоматом, за ним другой. Мать, уже успевшая накинуть на себя фуфайку, прижала к себе Кощея, и тот чувствовал, как она дрожит, не то от страха, не то от холода.

– Добрий ден. – спокойно, с наглой улыбкой на ломанном русском произнёс первый фриц. Второй, вначале бесцеремонно разглядывал хозяйку дома, её сына, нехитрую мебель и фотографии на стене, а потом, на таком же ломанном русском спросил: – Находитесь ви здесь одни? Или есть кое-кто ещё?

– Мы одни. Только я и сын. – ответила мать, пытаясь закрыть своей спиной Кощея. Тот смотрел на немцев с любопытством и изумлением, спросонья не вполне понимая, что происходит.

Немцы, не спрашивая разрешения, осмотрели весь дом, светя фонариками во все тёмные углы, заглянули в подпол, осмотрели чердак. Всё это время и Кощей и мать сидели молча, стараясь лишний раз не двигаться. Когда, удовлетворённые обыском дома немцы, вышли на улицу, женщина поспешила одеться, бросив сыну в полголоса лишь короткое: – Сиди тихо.

Затем на цыпочках подошла к двери, прислушалась. Осторожно её приоткрыла и выглянула на улицу. Вернулась в дом, снова села на кровать и, обняв Кощея, сказала не то ему, не то себе:

– Смотрят сарай и огород. Сволочи.

Через некоторое время фашисты вернулись. Один из них направил ствол автомата на сжавшихся от страха мать и сына, и коротко бросил:

– Встать! Взять свой вещи. Идти в маленький хаус во дворе жить.

До мальчика и женщины не сразу дошёл смысл слов, сказанных немцем. Но тот повторил уже более грозно, обводя стволом автомата комнату, а затем указывая на дверь:

– Забирайт свой шмотки, и катись в хаус, во дворе. Понималь?