Дети немилости

— Выйди на террасу, — сказал я, улыбаясь, — и щёлкни пальцами: что-то мне подсказывает, что твои камеристки ждут на крыше, или в некоторых столь же неожиданных местах. Но я со всей ответственностью заявляю, что свою темноту буду защищать как зеницу ока!

— Хорошо прожаренный кусок мяса, — сказала Эррет, распахнув дверцы шкафа и задумчиво разглядывая свои наряды. — Местное молодое вино. Много жуков, Мори — на самом деле много жуков.

Наверно, все три кольца нашего эскорта слышали, как я сглотнул.

— А потом ты сопровождаешь меня на концерт Музыкального общества, — голосом, не терпящим возражений, закончила Эррет. — И только попробуй уснуть!

Она была неумолима и беспощадна.

Эррет полагала, что в области искусств и вкус мой, и кругозор оставляют желать лучшего. Я и сам так полагал. Я искренне соглашался с тем, что это упущение стоит исправить. Но увы! Усилия отыскать в моей душе те тончайшие материи, что чутко отзываются высокой драме, сложной музыке и классической живописи, неизменно оказывались тщетны.

Проще говоря, мне было до зевоты скучно.

Я недурно знал историю искусств, различал стили, помнил имена творцов, но творения их не оказывали на меня должного воздействия. Они казались интересны как составляющая исторического процесса, и не более. Эррет хмурилась и безнадёжно качала головой. Однако терпение её ещё не иссякло. «Способность внимать и сопереживать, — заявляла она, — подобна мышце: ей требуются упражнения». Не то чтобы я упорствовал из принципа, но вкус самой Эррет был настолько утончённым… Понятно, что в её возрасте и с её интеллектуальной мощью удовольствие можно получать лишь от наивысших, полных сконцентрированной мысли образцов искусства. Я не думал, что когда-либо дотянусь до неё и, откровенно говоря, считал, что и пытаться не стоит.

— Эррет, — издалека начал я, хотя знал, что сопротивление бесполезно, — право, тебя вполне устраивало, что государь Данараи всем видам искусства предпочитает военные парады.

— Он был безнадёжен, — сообщила Эррет, пристально осматривая шитьё на рукаве.

Я немного помедлил и осторожно спросил:

— Может быть, я тоже безнадёжен?..

Эррет глянула через плечо; вид её был так суров, что я прикусил язык.

— А как ты предлагаешь скоротать эту ночь? — с неожиданной лёгкостью спросила Эррет. — Царица в Истефи, Младшая Мать неведомо сколько ещё пробудет в затворничестве, с делами на сегодня ты закончил. Неужто намерен в такой чудный вечер обсуждать правила для цензоров?

Я засмеялся.

— Чудные вечера располагают к другим занятиям, — игриво проговорил я, приблизившись к ней, — возможно, подлежащим цензуре… в определённом смысле. — Я обнял Эррет за талию, провёл рукой по копне жестковатых волос и поцеловал маленькое ушко. — Разве это не веселей?

— Нет.

Я выпустил Эррет из объятий; прекрасное лицо её окаменело.

— Я обижена на тебя, Мори, — сказала она печально. — Конечно, я тебе не невеста, но неужели я не заслуживаю хотя бы четверти такого внимания?

Я закусил губу.

Не стоило об этом напоминать.

Теперь мне следовало просить прощения, и ещё — просить не говорить больше о моей невесте… С точки зрения династического брака Северная Звезда устраивала Эррет, она готова была утвердить княжну Мереи в качестве императрицы, но лицом к лицу предпочитала с ней не встречаться. Взаимоотношения императора с Эррет — не то, что остаётся в истории, но как-то я рискнул спросить у отца, не будет ли зла от того, что Эррет не благоволит Аливе. Тот удивился. Я тоже удивился, обнаружив, что отец считает Эррет исключительно политической силой, не имеющей человеческих чувств. «Так полагали и твой дед, и прадед, — сказал он. — Если для тебя, Морэгтаи, она другая, тебе следует быть втройне осторожней».

— Прости меня, — сказал я.

Эррет улыбнулась одной стороной рта. Медлительными, деревянными движениями она прошла к софе и села, ссутулившись, глядя в пол. Я опустился перед ней на колени и взял её руки в свои.

— Я знала, что нельзя, — сказала Эррет.

Я пожал плечами.

— Она умерла.

Эррет глядела на меня со странным выражением.

— Нельзя всю жизнь сокрушаться, — сказал я. — Она была очень хорошая. Но Уарре по-прежнему нужна императрица. А ты — Эррет, и любой женщине придётся делить меня с тобой.

Эррет грустно усмехнулась.

— Мори, — сказала она, — всем уаррским государыням приходилось делить мужей со мной, но… сейчас другое, понимаешь? Я никого никогда так не любила, как тебя. Смешно, правда? Я старше твоей столицы, для меня твой сказочный Аргитаи — мальчишка, а ты подавно младенец. И я люблю тебя и ревную, как женщина мужчину. Это плохо. Я не знаю, что из этого выйдет.

Я вздохнул.

— Всё будет хорошо, — сказал я, потому что обязан был это сказать. Потом поднял Эррет и прижал к себе; она спрятала лицо у меня на плече.

— Сейчас мы позовём теней и велим им тебе служить, — сказал я. — А потом пойдём есть жуков. А потом, так и быть, слушать музыку. А потом будем говорить с Лумирет и Акридделат. А потом вернёмся домой и будем жить долго и счастливо.

Эррет откинула голову, и я поцеловал её в губы.

— Да, — сказала она. — Ты прекрасен, Мори. Пойдём есть жуков.