Дети немилости

Хоранцы вполне разделяли его мнение – прежде, когда терзали набегами нашу южную границу, разоряя нийярских виноградарей. Наблюдая за продвижением Эрдрейари, отец поставил перед Государственным советом вопрос об аннексии; вместе с советниками он счел спешную аннексию Хорана излишней и дозволил тейху принести особого рода вассальную клятву, подобную той, что двести лет назад принес восточный Царь-Солнце.

Принимал эту клятву уже я.

…Эррет дернула меня за рукав. Я встрепенулся, выныривая из размышлений. Окрест царил мир: солнце играло в листве, щебетали птицы, журчала река, и даже усердный танкист являл собой картину на редкость мирную. Прекрасная спутница моя беззвучно смеялась. Укоризненно покачав головой, она взяла меня за руку и потянула в заросли пышной акации.

Не стоило смущать певца.

Не плачь, душа, что погиб холостым,

Даже в голову не бери.

На моей могиле растут цветы,

Которые я дарил.

Сотня шуток в суме у злодейки-судьбы.

У меня их – три тысячи три!

На моей могиле растут грибы,

Которые я варил.

Веселую песню пропой сперва,

А там и слезы утри.

На моей могиле растет трава,

Которую я курил…

Так он пел, и, судя по всему, куплетов в песне было еще преизрядно.

Биение ключа народной мудрости прервал второй солдат, живой, который вылез из реки в чем мать родила и стал любоваться танком, обсыхая на ветру. Эррет беззвучно согнулась от смеха, зажимая рот, и сам я держался из последних сил. Право, если бы в такой час в кустах обнаружился ржущий как конь император, это было бы… невыразимо.

- Что, служба? – с пониманием спросил, наконец, живой.

- Угу, - не очень дружелюбно отозвался поднятый.

- Где ж тебя навернуло-то? – продолжал живой, усевшись на траву.

- В горах, - сказал певец, разглядывая свой танк. – Стояли мы… Вот как сейчас, у реки. На часах я стоял. Таянец, сволочь, вот как ты… на берег выполз, и кинжалом.

- Эх! – сказал второй без обиды. - А мы сидим в тылу.

- Дурак, - добродушно ответил орел Эрдрейари. – Радуйся, что живой. Живой много чего может, чего мертвому несподручно. Успеешь еще помереть и на передовой повоевать. На кой ты бабе своей – без мяса, но с орденами?

Припоминая все это, я засмеялся.

- Мори, - сказали мне в макушку; твердое бедро уютно легло под руку, маленькая упругая грудь ткнулась в ухо, когда Эррет уселась на подлокотник моего кресла. Я даже не удивился: Эррет умелица по части неожиданных появлений. Не теряя времени, я обернулся и, улыбаясь, перетащил ее себе на колени, помог снять промокший под дождем плащ. Эррет крепко обняла меня за шею, уткнулась лицом в плечо и вздохнула. Вид у нее был усталый и грустный.

- Эррет, - сказал я, перебирая мокрые волосы. – Что-то случилось?

Она прильнула ко мне.

- Нет. Не больше того, что уже есть.

- Что сказал тебе Лаанга?

- Ничего такого, что я не знала бы сама.

Я приуныл. Хуже манеры задавать риторические вопросы только манера говорить загадками.

- Обними меня, Мори, - сказала она. Я и так ее обнимал, но прижал к себе теснее; Эррет потерлась носом о мое плечо.

- Знаешь, Мори, - невнятно проговорила она, не поднимая головы, - несмотря ни на что, я рада, что я здесь и сейчас, и могу любить тебя.

Я вообразил, что сказал ей Лаанга, и почти испугался.

- Эррет, - жалобно сказал я. – Меня что, скоро убьют?!

Она хрипловато захихикала, мало-помалу становясь прежней Эррет, погладила меня по голове и подергала за серьгу.

- Глупый, - сказала она. – Но тебя надо беречь. Как бы тебя не вздумали заменить тебя кем-нибудь другим.

Тут уж я понял загадку. Эррет, как и Онго, меньше всего подходила для своей роли: судя по хроникам, обреченная сторона проигрывает из-за предательства Госпожи. Эррет не может предать Уарру физически, такова ее природа. Я оказался прав, предположив, что это система. Любопытно, однако, по какой причине я сам оказываюсь ее частью...

Мысль моя остановилась.

- Аллендор, - сказал я после недолгого молчания. – Аллендорцы подменяли исполнителей главных ролей. Но это ни к чему не привело. Воин пробудился.

Эррет вздохнула:

- Мы – настоящие.

- Но любого из нас Она может заменить кем-нибудь другим? – тихо спросил я.

Эррет отвела взгляд: глаза ее сделались холодными, стылыми, как ноябрьская вода.

…Глухая тоска, в которой дряхлеют чувства, истлевает воля, гниет разум; безразличие, смутно чудящееся позади, как чудится глубокому старику смерть. Отчаянное сражение Заступницы в средоточии неживой вечности, в сознании, что невозможно уберечь всех, ото всех отвести беду, всех увидеть счастливыми – безнадежная битва с Ней.

Никто не свободен от Нее, и сама Арсет происходит от Ее сил.

Та, что любит выигрывать честно.

Это Ее игра.