Дети Ночи (СИ)

Навстречу им выехали четверо людей, зачем-то с факелами, и дедовы телохранители весело обменивались с ними приветствиями, как со старыми знакомыми. И только тут Старший понял, что это — Дневные, и потерял на некоторое время дар речи. Ощущение было такое, что его в чем-то обманули, или заманили в ловушку, короче, выставили полным дураком. С другой стороны, сердце колотилось от восторженного любопытства, и он во все глаза смотрел на Дневных.

То, что они от Ночных по виду не отличались — разве что кожа была смуглее, да зрачки в темноте расширялись почти на всю радужку — даже немного разочаровывало. Одежда другая — да мало ли как человек пожелает одеться? Ну, кони непривычной масти — в Холмах все были белые или вороные, а здесь были все больше медной окраски с темными гривами и хвостами — потом он узнал, что Дневные такую масть называют гнедой. А так — люди как люди.

Они смеялись, о чем-то говорили с дедом и телохранителями и совсем не смотрели на Старшего.

Усадьба представляла собой большой каменный дом, окруженный хозяйственными постройками и высокой крепкой стеной. У реки виднелись мостки, на берегу лежало несколько лодок, и одна, побольше, с парусом, стояла на приколе. На берегу горел костерок и сидели несколько человек с оружием. В темноте, за кругом света, молчаливо и настороженно лежали большие черные мохнатые псы. В усадьбе же поднялся собачий лай, суматоха — гости приехали!

На дворе было светло от факелов. Дед спешился, бросил поводья подбежавшему слуге и пошел к дому, навстречу высокой и крепкой женщине в темно-синем платье с большой золотой застежкой у горла. У нее были светлые волосы под синим платком с золотой вышивкой, схваченном на лбу золотой тесьмой. Скуластое лицо горело румянцем и весело блестели приподнятые к вискам небольшие светлые глаза.

— Привет и добро тебе в моем доме! — звонко крикнула женщина, протягивая руки. — Привет тебе, Тарья из Холмов!

— Привет и тебе, почтенная хозяйка Керинте. Благо твоим домочадцам, и стадам, и полям, и ладьям! Как и обещал, приехал в новолуние. Привез подарки и гостя, о котором говорил! — Дед подтолкнул Старшего вперед. Он поклонился — вышло, наверное, неуклюже. Но он все никак опомниться не мог.

Госпожа Керинте благосклонно кивнула. У нее была красивая, царственная улыбка.

— Твоя кровь, вижу. И уж почти жених! — засмеялась она. — Идемте же в дом, будьте гостями!

«Так вот за что просил не осуждать дед... У моря дом ее, у моря... Ах ты! Двух жен пережил, и вот — Дневную себе завел! Ну и дед!»

Старший не мог ничего поделать с собой — сейчас он восхищался дедом. Просто восторгался.

Глава 6

Внутри прямо посередине большой залы в каменном очаге горел огонь, по стенам в железных держателях горели масляные светильники. По меркам Ночных тут было очень светло, Дневным же было темновато. Пахло можжевеловыми ветками, смолой, жареным мясом, горелым маслом и псиной. Грубый запах — но Старшему это все почему-то нравилось. В этом запахе было что-то простое, надежное и сильное.

За длинным столом уселись гости, слуги на оловянных блюдах разносили жареное мясо, свежий хлеб, овощи и кашу, в кубки лилось вино. Хозяйка сидела рядом с дедом во главе стола, и любезничали они, словно были мужем и женой, и никому это в досаду не было. Когда же столы унесли, и все расселись на длинных лавках вдоль увешанных гобеленами и оружием стен, дед велел принести подарки. То были застежки и запястья, кольца и серьги, цепи и пряжки, и никто из сидящих в зале не остался без подарка, даже челяди перепало.

А потом госпожа что-то шепнула невысокому ничем не приметному человеку в зеленом плаще. Тот кивнул и встал, и только тогда Старший увидел, что половина его лица изуродована страшным ожогом. Он пытался прикрыть его длинными не слишком густыми волосами, но все же скрыть этого было невозможно. Он вышел куда-то во внутренние покои, а когда вернулся, в руках его был кожаный футляр. И из него он достал маленькую арфу, уселся на услужливо поставленный для него резной стул между очагом и креслами хозяйки и деда, и задумчиво стал перебирать струны, готовясь запеть.

Надо сказать, что разговоры притихли, люди поглядывали на певца уважительно, даже с некоторым благоговением. Хозяйка что-то шепнула своему домоправителю, как успел узнать Старший, и через некоторое время слуга принес большой кубок с каким-то горячим питьем и поставил на пол рядом с креслом певца. А тот сидел, закрыв глаза и прислушиваясь к чему-то недоступному для остальных, чуть кивая и сдвинув брови. А когда он открыл глаза, Старший вздрогнул — они еле заметно светились. А певец оставил арфу, отстегнул застежку у плаща, сбросил его на пол, радостно улыбнулся, от чего его обожженная половина его лица жутковато исказилась.