Дети Ноя

Себастьен Жоль был нашим соседом. Единственным соседом, вместе со своей женой и сыном Марком. Впрочем, сосед — слишком сильно сказано: их ферма стояла в трех километрах от нас, ниже по склону, перед самым спуском в долину. А над нами — ни живой души, только еловый да пихтовый лес, пастбища, несколько амбаров, и дальше альпийские луга до самых вершин. С тем же успехом можно было жить на Луне, хотя и ее в то время уже начинали заселять. Но все это — природа, уединение, мечты — было придумано моими родителями, и когда они обсуждали эту тему, то становились прямо настоящими лириками. Особенно Па. Ну, а Ноэми, та ничего не говорила, зеленоглазая дикарка Ноэми и с буйными волосами, падающими на лоб, и сильная, как мальчишка. Она бегала по лесам и приносила оттуда ящериц, жаб, змей, а иногда и раненых птиц, которых выхаживала у себя в комнате, а потом отпускала на волю, в горы. В остальное время она читала книги: в основном о животных, но также разные истории, легенды и даже стихи. Да, совсем забыл сказать: Ноэми — это моя сестра.

Итак, Себастьен все-таки вошел в дом и расположился в столовой, у камина. Он все твердил, что зашел на одну только минуточку, и что зима с летом перепутались, и все нынче не так, как раньше, он уже ничего не понимает, а вот во времена его отца и деда…

Каждый раз, как он заговаривал о своих предках, наш Себастьен, он необыкновенно воодушевлялся и заводил нескончаемые истории о шале, на целые недели погребенных под снегом, об ужасных холодах, о деревьях, треснувших от мороза, о волках, которые выходили из лесов и бродили вокруг хлева. Он делился, конечно, своими воспоминаниями, но притом и давал волю воображению; даже нам ясно было, что он приукрашивал свои истории, — стоило ему сесть на любимого конька, ничто не могло его остановить.

Ноэми, слушая его, не упускала ни слова:

— Как, волки? Настоящие живые волки?

— Ну ясное дело, настоящие волки с красными глазами и с огромными острыми, как кинжалы, зубами. По ночам мы слышали их вой, а утром находили следы лап, вот такие большущие!

И он показывал свою руку с черными ногтями и огрубевшей, морщинистой кожей. Ноэми была на седьмом небе от счастья.

— А почему их теперь не видать, этих волков?

— Ну, как почему… Небось прячутся где-нибудь в чаще.

— Вы думаете, они еще сюда вернутся?

— Кто знает!

Как-то я спросил у Па: «Сколько лет Себастьену Жолю?», и он ответил: «Сорок пять». По мне, так Себастьену, с его усами, морщинами и старыми сказками, вполне могло быть и восемьдесят. Ни дать ни взять, старый дед! В тринадцать лет что сорок, что восемьдесят — никакой разницы.

Итак, Себастьен сидел здесь, протянув ноги к огню, с чашкой кофе в руке, и разглагольствовал о том, какое в старину бывало лето: мол, настоящее пекло, небо раскалялось добела, в полях можно было работать лишь с приходом сумерек.

— Теперь все, кончено дело. Зима с летом перепутались из-за их мудреных опытов на Аляске, в Сибири, на Северном полюсе. Видали, что творится? Чего только люди не напридумывали! Хотелось бы знать, чем все это кончится.

— Верно, верно! — поддакивал Па.

А я исподтишка поглядывал на них, стараясь угадать, чем кончится их беседа. Раньше они, бывало, спорили между собой до посинения обо всем на свете: о политике, о религии, о сельском хозяйстве, да мало ли еще о чем. Тогда они орали во все горло и становились красные как раки. Ма, конечно, тут же вмешивалась: «Зачем так горячиться, вы оба правы, и тот, и другой. Стоит только подумать…» — и она пыталась изменить тему. Но ей далеко не всегда удавалось их утихомирить.

— Вы же меня не слушаете, месье Жоль! — возмущался Па.

— Да нет, я-то вас слушаю. Это вы…

— Ну полно вам!

Под конец они всегда мирились, если вообще сердились друг на друга всерьез. «Я его люблю, — говорил Па. — У него полно завиральных идей, но это в своем роде поэт».

Сегодня Па больше помалкивал, он только кивал головой да время от времени поддакивал собеседнику, а сам, казалось, думал совсем о другом. А может, он просто устал: все-таки целый день работал топором.

— Ну вот и снег пошел, — сказала Ма, стоявшая у окна.

И в самом деле: во дворе замелькали крупные белые хлопья.

— Ну, теперь мне в самом деле пора, — сказал Себастьен. — Надо еще до ночи дрова разгрузить, сами понимаете. Спасибо вам за все. Пойдете и деревню, заходите по дороге к нам.

Он вскарабкался на сиденье своего трактора, опустил на глаза козырёк шлема и исчез в белой круговерти.

Я постоял еще несколько минут на крыльце. В глубокой тишине слышался только шорох падающего снега, теперь такого густого, что за ним едва различались ели по ту сторону дороги. Ноэми, стоявшая рядом, запрокинула назад голову и, раскрыв рот, ловила своим ярко-розовым языком белые хлопья.