Дети Ноя

Появление таинственной птицы так поразило нас, что в этот день за столом мы только о нем и говорили. Что оно означало? Ма, которая в последние дни опять поддалась мрачным мыслям и, кажется, тайком гадала на картах, была страшно напугана уродливым обликом птицы и, как я подозревал, считала ее прилет недобрым предзнаменованием. Ноэми, жалостливая ко всему живому, сострадала ее худобе и даже предложила насыпать на террасу зерна. Мы все хором закричали, что это чистое безумие: запасы паши и без того таяли, не хватало еще делиться с этой доходягой. Что касается отца, то он взволнованно объявил нам, что видит в этом событии скорое спасение: он напомнил о голубе, который принес в Ноев ковчег весть о конце потопа. Да-да, именно так, повторял он, это благая весть, это добрый знак, снег скоро начнет таять, из-под него покажутся деревья и земля, и жизнь снова вступит в свои права. Он достал с камина Библию, начал листать ее и вскоре отыскал отрывок, столько раз уже читанный нами:

«Голубь возвратился к нему в вечернее время; и вот свежий масличный лист во рту у него: и Ной узнал, что вода сошла с земли.

Он помедлил еще семь дней других и выпустил голубя; и он уже не возвратился к нему.

Шестьсот первого года к первому дню первого месяца иссякла вода на земле; и открыл Ной кровлю ковчега, и посмотрел, и вот обсохла поверхность земли. И во втором месяце, к двадцать седьмому дню месяца, земля высохла» [48].

Замерев, мы слушали отца. Читая, он поглаживал руку Ма, лицо которой наконец прояснилось.

— Только уж очень странный голубь прилетел к нам, — вздохнула она.

— Согласен. Он даже пока не принес нам масличный лист в клюве, но и это не за горами.

— Ты думаешь? Ты правда в это веришь?

— Я в этом абсолютно уверен.

И тогда произошло то, что взволновало меня гораздо сильней появления птицы: Ма начала улыбаться! Я вглядывался в ее лицо, не веря своим глазам, но нет, и не ошибся: улыбка — слабая, почти незаметная — освещала его, и мне показалось, что именно эта улыбка и была тем самым голубем, принесшим людям благую весть и надежду на спасение.

Вечером, когда я уже лежал в постели, родители долго беседовали вполголоса в столовой. Я не слышал, о чем они говорили, но в их тоне уже не чувствовалось страха и тоски. Иногда я схватывал отдельное слово, обрывок фразы. Они говорили о весне, о лугах, о солнечном свете.

— Как я была бы счастлива увидеть Жоля и его семью, — говорила мать, — Лишь бы с ними ничего не случилось!

— Не волнуйся, ты их обязательно увидишь, — отвечал отец, — Обещаю, что увидишь…

Дальнейшие слова заглушило потрескивание огня в камине. Я перестал прислушиваться и принялся за свою уже ставшую привычной вечернюю молитву.

— Боже, сделай так, чтобы опять засветило солнце и чтобы весь мир был спасен! И верни мне, пожалуйста, Катрин, которую я не забыл!

Полоска света под дверью то разгоралась, то меркла, следуя причудам пламени в камине. По сеновалу, шурша сеном, бродил кот. И вдруг у меня появилась уверенность, что молитва моя не была напрасной и что скоро все мы освободимся из снежного плена. Я вспоминал птицу, кружившую над нами в сером небе, неловкие взмахи ее крыльев, то, как она села, вытянув тощую шею. Вновь я видел, как она топочет ногами и разевает клюв, издавая свой хриплый, тоскливый крик.

Наконец я заснул, но и во сне продолжал видеть птицу. Она росла на глазах и становилась огромной, крылья ее простирались, как два пыльных плаща; потом она взмывала над вершинами и одевалась белоснежными перьями. Я спрашивал ее: «Кто ты, снег или солнце?» Она молча, не отвечая мне, качала головой, но взгляд ее был добр и приветлив. Потом она вырастала еще больше и обретала человеческий лик, который заполнял собою все пространство.

14

Не знаю, было ли это совпадением, но после появления птицы все внезапно изменилось. На следующий же день облачная завеса, все эти долгие недели плотно закрывавшая небо, растаяла, и над горами ослепительно засияло солнце. Оно показалось нам огромным, мы даже испугались, увидев его сверкающий диск на месте бледного пятна, источавшего на снег неживой, почти лунный свет. Мы отвыкли от этого невыносимо-слепящего блеска. Наконец-то я вновь ощутил давно позабытое жаркое касание солнечных лучей. Потом с юга задул теплый ветерок, и нам показалось, что мир ожил и пришел в движение.

Пораженные, стояли мы на террасе, не веря тому, что долгие испытания, выпавшие на нашу долю, могут кончиться. Ма, прислонившись к перилам и закрыв глаза, подставила лицо солнечным лучам. Она снова улыбалась: «Мне кажется, весна наконец пришла. Ах, какое солнышко… ах, какой ветерок! Как вольно дышится…» Я тоже стоял с закрытыми глазами, вслушивался в ее голос, в щебет Ноэми, и счастливое оцепенение, овладевшее мной, прогоняло прочь мрачные тени.