Дети Ноя

Кажется, именно в эти дни мне привиделся особенно кошмарный сон: я ел свою мать. Вероятно, голод замучил меня до такой степени, что настиг и во сне подобной жутью. Я сидел в столовой и пожирал кусок мяса, отрезанный непонятно откуда, скорее всего, от ноги, но — и это я знал точно — от ноги моей матери. Мясо было поджаристое, сочное, мягкое и напоминало по вкусу баранье жаркое, которое мы ели раньше по воскресеньям. Я уплетал его за обе щеки, и скоро у меня в руке осталась одна только гладко обглоданная, блестящая, как перламутр, кость.

И только тогда меня охватили страх и раскаянье. Ма умерла! Может, это даже мы ее и убили. Как же мы могли совершить такое злодейство?! Мне вдруг послышался голос, и то был голос отца: «Знаешь, там осталось еще!» Он открыл дверь, ведущую в снежный грот с мерцающими от инея стенами: на полу лежало что-то белое. Я крикнул: «Нет, нет!» — и попытался бежать, но ноги мои вмерзли в лед, и я не смог двинуться с места.

Внезапно я проснулся, весь в холодном поту; я лежал, скрючившись под одеялом, и мне понадобилось несколько минут, чтобы хоть немного прийти в себя. Слава богу, это всего лишь кошмарный сон. Ма жива, но разве это само по себе не чудовищно — рождение таких образов? Наверное, я повредился рассудком, сошел с ума, думал я. Помнится, этот ужас преследовал меня целые дни напролет, тем более что я не осмелился никому поведать свою тайну, хотя это меня наверняка утешило бы.

Даже теперь, годы спустя, я не могу думать о том сне без стесненного сердца, и если бы не данное самому себе обещание правдиво рассказать о наших бедах, я отказался бы от этой исповеди. Но она красноречиво свидетельствует о том, насколько долгие недели заточения подорвали и тело наше, и дух, и какое безумие грозило нам, если не подоспеет помощь.

13

Первой ее увидала Ноэми. Я возился в хлеву, меняя подстилку корове, как вдруг услыхал ее крик сверху, с террасы.

— Смотрите, по небу кто-то летит! Похоже на птицу. Бегите скорей сюда!

Я мгновенно вскарабкался по лестнице и подбежал к сестре, которая взволнованно указала мне на точку над гребнем горы.

— Вон там! Видишь? Сюда летит! — кричала она.

И в самом деле, то была птица, — несмотря на дальнее расстояние, ясно различались взмахи крыльев. Что-то одновременно пугающее и волнующее виделось нам в ней: ведь на протяжении долгих недель окружающий пейзаж был безнадежно пуст и не подавал никаких признаков жизни, если не считать волков. И вот вдруг в сероватом утреннем мареве возникла эта неожиданная гостья!

Привлеченные нашими криками отец и мать тоже вышли наверх, и мы все молча стали следить за птицей. Описав несколько кругов, она направилась к нам; летела медленно и как-то беспорядочно, словно крылья плохо слушались ее. Она так неуверенно, нелепо взмахивала ими, что казалась не живым существом, а марионеткой или бумажным змеем, веревку которого резкими рывками дергал кто-то незримый.

Когда птица пролетала над террасой, я заметил, что она невероятно худа — из-под ее блекло-серого оперения выпирал мощный костяк. Невозможно было определить ее породу: но виду и размерам она напоминала и ястреба, и цаплю, и буревестника. Словом, в ней было что-то неправдоподобное, нереальное, на память приходили те пернатые чудовища, которых изображали Босх [45], Гойя [46], или Макс Эрнст [47] на своих картинах, репродукции которых показывал нам иногда отец. Даже и сегодня, когда я вспоминаю эту сцену, я спрашиваю себя, откуда — из какой страны, из какого покинутого зоопарка — вырвалась эта фантастическая птица, и не была ли она просто миражем, порожденным нашим лихорадочным воображением.

Однако, когда она пролетела над нами, мы почувствовали ветерок от ее крыльев и инстинктивно пригнулись. Но она, не задев нас, села на кучу навоза, сложила крылья, глянула в нашу сторону круглыми глазами и принялась лихорадочно разрывать клювом нечистоты. Что она искала: насекомых, червей, забытые зерна или просто солому? Видно, она так оголодала, что ей было все равно, и видя, как она жадно заглатывает все без разбора, мы поняли: этот корм ее устраивает.

Ноэми шевельнулась, и птица резко вскинула голову, открыла клюв и издала хриплый крик, топоча своими тощими ногами, словно в каком-то нелепом танце. Крик этот, одновременно угрожающий и жалобный, привел нас в ужас, и мы все отшатнулись. Но птица уже отвернулась и вновь принялась за еду.

Холод брал свое, и мы, в конце концов оставив нашу гостью одну, спустились погреться. Позже, когда мы с Ноэми опять поднялись на террасу, она уже исчезла, оставив после себя развороченный навоз, а на снегу — серо-стальное перо, которое моя сестра торопливо подняла.

— Может, она прилетела с Луны, — сказала Ноэми вполне серьезно. Интересно, где она приютилась? Как ты думаешь, она вернется?

— Возможно. Где же еще она найдет себе еду?!

— Бедняжка! Как мне хочется, чтобы она вернулась! Мы бы о ней позаботились.

Вот такая она, наша Ноэми: ко всему, что двигается, ползает, скачет и летает, она испытывает любовь, нежность, хотя бы жалость.