Дети ноосферы. Холодный старт (СИ)

Текло время. Синева вокруг начала сгущаться — то клонилось к закату местное светило — далекая тусклая точка. Редкими снежинками пошел снег, было тихо. В перерывах между осознанием себя, Нанка возлагал думал о пяти вещах, не дававших ему покоя.

Первая вещь — то, что он находится хотя бы на одной планете с другими игроками. Пока что сия мысль укоренялась на фоне и действовала скорее на подсознательном уровне — как туманная гипотеза. Никакой возможности проверить или опровергнуть ее не представлялось. По крайней мере — сейчас.

Вторая вещь — может ли Нан слышать. Доступна ли ему физическая возможности слушать звуки — или необходимо учиться воспринимать колебания атмосферы каким-то иным способом? Пока что его способность ощущать окружающий мир за счет вибраций воздуха ограничивалось ощущениями ветерка на нежной коросте — этого было явно недостаточно для выживания в явно враждебной окружающей среде. Ибо какая игра — и без врагов за каждым углом?

Третья вещь — где все остальные представители его расы? Что это за снежная пустошь, есть ли тут хоть какая-то цивилизация — или он предоставлен сам себе? Если предоставлен сам себе — то почему, по какой причине? Где классический троп иммерсивного погружения в новый мир — где стартовая деревня, страждущие жители которой с распростертыми объятиями готовы кинуться на только что родившегося героя без гроша в кармане и без капли чести за спиной? Где все это?

Четвертая вещь — нужно ли ему есть? Если да — то что? Голода он не ощущает, жажды вроде тоже. Лишь горячесть снега немного раздражает — хочется поскорее зарыться в толщу льда и насладиться приятной прохладой вечной мерзлоты. Было опасение, что придется есть землю — как делали его менее подвижные и разумные «товарищи по устройству тела». Но где земля и условный тополь под окном — и где он? Разные миры — Нан сильно надеялся на это.

И, наконец, пятая вещь — сколько времени он должен потратить для того, чтобы выйти в «реальный» мир и не последуют ли необратимые изменения после его ментальной гимнастики в теле разумной лозы?

На первые четыре вопроса он надеялся найти ответы со временем. Пятый вопрос вдруг его настолько сильно взволновал, что Нан решил выйти. Тьма начала окутывать его разум постепенно, появилась системная надпись:

Подготовка сознания к выходу. Подождите… 90… 89…

*

Это были самые томительные полторы минуты его жизни. За это время Нанка успел прогнать с десяток-другой вариантов негативного развития событий — от простого отказа в выходе до залагавшего таймера, отсчитывающего минус бесконечность за минус бесконечностью.

Однако — он в своей каморке, живой и невредимый. Адекватно ощущает легкую духоту спертого воздуха. Может читать человеческий текст. Видит, что его товарищи в игре — и что прошло почти восемь часов с момента его погружения в «Другую жизнь».

«Странно, — подумал Нанка, глядя на часы: — время пролетело незаметно. Надо контролировать себя, иначе пропущу курсы повышения квалификации».

Походив по пространству, проверил почту и чаты — рабочий, личный, групповой. Никто ему не писал, никто его не потерял. Черная ирония кольнула Нана — ведь, по сути, с момента его перемещения на Центральный Узел, он ни с кем окромя своего трио не общался. Никто из его отдаленных знакомцев по работе ему не написал, не спросил «ну что, как ты там?». С одной стороны, Нан был благодарен безликим сотруженникам — ему было душно общаться с ними — ибо стандартных интересов работяг не разделял. Не слушал то, что слушали они. Не читал того, что читали они. Не играл и не смотрел то, во что играли и что смотрели они. Словно действительное и комплексное числа — абсолютно на разных осях, с полностью несовпадающими координатами.

В экзистенциальных настроениях Нанка сел за набросок письма отцу. Получалось очень фальшиво. Наигранная радость в первых строчках: «Папа, привет! Давно не списывались!». Куцый пересказ его биографии последнего, вроде как года, жизни (Нан не помнил, как давно они списывались с семьей в прошлый раз). Потом — буквально строчка о его тревогах и переживаниях — пускай знают, что он еще не лишился человеческих чувств и страхов. Потом — радостная (для многих — но не для самого автора) новость о переводе на Уран. Наконец, заключение с пустыми словами и встречными вопросами — и письмо готово.

Готово — и отправлено в черновики. Слишком бездушно. Слишком фальшиво. Слишком бессмысленно. Еще несколько попыток — и с тем же результатом они оправляются в черновики.

«Интересно, мой отец тоже переводит часы на написание текстового выкидыша своему оцифровавшемуся сыну?» — пришла в голову странная, деструктивная мысль. Такие мысли не были в новинку — и лезли всегда, когда он садился писать своей семье. Вспомнился дословный перевод с японского слова «семья» — домашнее племя. Что-то вот его племя его как-то не принимает — и это непринятие, по всей видимости, взаимно — даже сквозь годы.