Дети новолуния [роман]

— Если монгол не дышит кровью, он будет пастухом. Чего встали? Вперёд, вперёд!

Грохот копыт, лязг оружия, всхрапы лошадей, гортанные команды старших, мычание яков, натужный скрип повозок, осадных башен, кибиток, телег с шатрами — многотысячное войско послушно двинулось вперёд.

Сам каан остался стоять со своей охраной, которая деликатно держалась поодаль, и стоял до тех пор, пока последние обозы не удалились на расстояние стрелы. По лицу его нельзя было понять, куда он смотрит и смотрит ли вообще. Внезапно старик зашёлся тихим, расслабленным смехом и повернулся к кешиктенам.

— Видали, что стало? — крикнул он и развёл руками. — Где оно? Где? Только что тут было!

Кешиктены ответили удивлённо-одобрительным цоканьем. На пространстве, что образовалось между войском и кааном, и следа не осталось от кроваво-алых маков. Позади войска тянулась сырая, чёрно-бурая, перетоптанная, пустая земля, вся в прожилках из свежевывороченных корней.

Тогда старик тронул лошадь и повел её вслед своему войску.

4

Орда двигалась вяло, неспешно, с частыми, внезапными привалами, пышными трапезами, поединками, скачками, пьянством, праздными беседами вокруг костров, как если бы всё, за вычетом мелочей, было сделано и осталось лишь поделить трофей. Причиной тому была молодая женщина, присланная каану тангутским царём Ли Сяном. Женщина была представлена племянницей царя, у которого, как известно, были одни сыновья. С собой она привезла послание от правителя царства Си-Ся, в котором тот подтверждал желание быть правой рукой монгольского дракона и содействовать всем его намерениям. Дело в том, что накануне вторжения в Хорезм, когда каан собирал войско по своим вассалам, в ответ на его приказ из столицы тангутов Нинся пришёл возмутительный ответ: коль у монгольского владыки так мало собственных сил для войны с Хорезмом, не приведёт ли это к тому, что покорённые им царства усомнятся в мысли, что у них есть могущественный император? Тогда у каана не было времени разбираться с наглецом. Теперь же, когда от Хорезма осталось одно воспоминание, Ли Сян поспешил заверить монгольского деспота в верноподданничестве и сокрушался, что не смог разделить победу со своим господином по причине нехватки войск, которые тем не менее всё это время он тайно накапливал и одновременно пытался договориться с императором соседней Цзинь.

В своём послании тангутский царь называл эту женщину принцессой Си-Ся. Когда её привели к каану, замотанную в шёлк, точно гусеницу в кокон, первым его желанием было либо отсечь ей голову и отослать обратно в Нинся, либо отдать на потеху слугам. Возможно, она догадывалась об этом, поскольку, не дожидаясь приказа, сама скинула с головы накидку. Сидевший вполоборота захмелевший от ширазских вин каан бросил на неё сумрачный взгляд и удивился тому, как тёплая волна возбуждения прокатилась от сердца к голове. Пресыщенный женской красотой, он тем не менее не мог оторвать глаз от широкого лица тангутской принцессы, от её нервически изогнутых, тонких губ и кожи цвета отполированного слоновьего бивня.

— Уйдите все, — приказал каан, и когда они остались одни, подошёл к ней и рывком сдёрнул накидку с её тела. Поморщившись от боли, она не отвела от него своих огромных, влажных, слегка раскосых, как у всех тангутов, чёрных глаз, и тогда он коснулся их пальцами, как касаются набухшего бутона, опасаясь повредить.

Его жена, татарка Джису, первая почувствовала перемену: каан удалил её в хвост обоза. Она думала, это страсть, которой сроку — день-два. Так часто случалось: старик был неутомим. Но прошло время, а о ней даже не вспоминали, как, впрочем, и обо всех остальных. Трое суток каан не выходил из своего шатра.

Её звали Лу Ю. Она была не юна, во всяком случае, в её возрасте девушки уже обзаводятся потомством, а Лу Ю ни разу не рожала. При этом тело её, словно выточенное из самшита, обладало удивительной гибкостью, можно было подумать, что кости таза у неё сочленены детскими хрящиками — настолько плавной и вместе с тем подвижной была походка. В искусстве любви эта красотка превосходила любые ожидания; все её существо дышало похотью, но ей удавалось мягко обуздывать нахрапистую страсть каана и вести её по пути утончённого наслаждения.

Она владела монгольским, ханьским и ещё тремя языками, могла разбирать тексты в манускриптах. Почитала Будду, но внимательно слушала монгольских шаманов. Она понимала людей и обладала умением глубоко проникать в суть событий. Стрелы Лу Ю били в цель, а кони слушались, стоило пошептать им в ухо. Привыкшая к роскоши тангутских дворцов, она, казалось, спокойно переносила грязь кочевого быта, смрад гэров и лоснящихся монгольских одежд, точно всё это было её выбором. Ей не подходило звание женщины для утех. Она была настоящая, и неожиданно для себя каан оценил это. Он вдруг осознал, что изголодался по такому другу. Должно быть, мало просто обладать юным телом.