Дети павших богов

– И все равно ты рабыня. Рабыней и останешься.

Я встала, прошла через комнату. Мне видна была самая крошечная морщинка на его лице, каждая родинка, каждый седой волосок. Я даже во сне узнавала каждую мелочь. Он, глядя на меня, видел красивую вещь, а я запоминала его.

– Мертвецы не помнят имен, – пробормотала я, – но скажи, вспомнишь ли ты, живой или мертвый, мое имя?

Я приподняла ему подбородок – от перемены ролей меня пробрала приятная дрожь, мне нравилось смотреть на него сверху вниз.

– Было время, я рвалась показать тебе все, чему у тебя научилась. Казалось бы, ты должен мной гордиться. Не забавно ли?

Нет, в тот день, когда он решил забить меня насмерть за то, что не превзошла его ожидания, в его глазах не было гордости.

– Эсмарис, я и теперь не прочь тебе показать, – шептала я. – И надеюсь, тебе доведется это увидеть. Надеюсь, ты увидишь, как похищенные у тебя знания уничтожат твой мир.

И только тогда он улыбнулся.

И в моих ладонях вдруг оказалось лицо Зерита с темными прожилками на нижних веках.

– Тисаана, нам никогда не называют цены, – сказал он. – Цены за то, что карабкаешься с самого дна. Ты готова платить?

Миг…

Пропал Зерит. Пропал Эсмарис. Поместье развалилось, сменившись знакомыми объятиями. Запах пепла и сирени наполнил легкие, кожу щекотало тепло – теплые губы касались плечей, груди, горла, губ.

– Не так уж плохо сгореть вместе, – шептал мне в ухо Макс. – Ты бы не прочь? Я знаю, что не прочь.

Он высказал правду, которую я боялась признать. Насколько я готова была все отдать ради него. Насколько боялась его потерять.

А я уже его отпустила.

Один вздох, и он пропал.

Я была одна.

…Не одна! Ты не бываешь одна!..

Я обернулась к одетой тенью фигуре. Решайе, каким я увидела его в поместье Микова, – тень человеческой тени. Он отвернул от меня лицо в темноту.

Я приблизилась:

«На что ты смотришь?»

И тут я почувствовала. Шарящую руку. Непреодолимое ощущение чужого взгляда.

…Не я смотрю… – тихо отозвался Решайе. – …Нас видят…

Я потянулась в темноту…

– Тисаана, дыши.

В лоб ударил ледяной холод. Все тело свело судорогой, я слепо потянулась… к чему, не знаю, а наткнулась на край миски, в которую и выплеснула в корчах содержимое желудка.

Потом я заморгала на тусклый свет фонаря. Надо мной склонялась Нура.

– Что ты здесь делаешь? – непослушным языком выговорила я.

Так плохо мне не бывало с… боги, да никогда не бывало.

– Нельзя тебе вот так оставаться одной. Вот… – Она сунула мне в руку склянку. – Выпей.

– Как ты?..

– Ты сотворила немыслимое. Даже я такого не видела. – Она жестко взглянула на меня. – Не забывай, я все прошла вместе с тобой. Знаю, чего это стоило. Извини уж, что я не позволила нашему самому ценному достоянию помереть наедине с собой, лишь бы не выдать слабости. Пей же! Ради самой себя, пропади ты пропадом.

Я проглотила содержимое склянки – и тотчас об этом пожалела.

– Смотри, чтобы не вытошнило, – предупредила Нура.

– Постараюсь, – буркнула я.

И приподняла голову, вернее, попыталась. Нура изменилась, распустила волосы. И вместо обычного жакета с высоким воротом надела камзол, оставлявший открытым больше тела, чем я видела до тех пор.

Тело покрывали страшные, уродливые шрамы от ожогов.

Мне нелегко давалось удержать веки открытыми, и все равно я вытаращила глаза.

– У тебя свои шрамы, у меня свои. – Нура невесело подмигнула мне. – Пожалуй, мы обе знаем, каково платить по счетам.

«Я не такая, как ты!»

Вслух я этого не сказала, потому что накатила волна боли. Решайе страшно взвыл. Прошлое смешалось с будущим – моим и многих других разом. Меня завалили осколки сотен воспоминаний.

Все это утонуло в белизне, белизне, белизне.

И в боли.

Очнулась я на полу. Дрожала. Вся в поту. Лоб холодила мокрая тряпка.

– Дуреха! – бормотала Нура. – Неужто оно того стоило? Неужто стоит так дорого платить за то, чтобы показать себя?

Странное дело, какую ясность приносит страшная боль.

«Думаешь, окажись ты на моем месте, – спрашивал меня Зерит, – тебя стали бы уважать без принуждения? Тебя, заморскую рабыню?»

Может, Эсмарис не ошибался. Мало жить по-человечески и умереть человеком. Надо было еще врезать память о себе в их шепотки.

Сегодня во мне видели не рабыню, не женщину – богиню.

– Ну и стоило оно того? – повторила Нура, пока я корчилась над миской.

Мои губы свела мерзкая усмешка.

– Да, – выдавила я. – Да, стоило.

Сознание снова померкло, в бреду действительность смешалась с серыми пятнами тьмы. И может быть, мне приснилось, что какое-то время спустя мои веки поднялись, повинуясь чужой воле. Приснилось, что, перевернувшись, я опять увидела Нуру с бокалом вина в руке.

– Ты…

Голос у меня скрипел.

Взгляд Нуры скользнул ко мне, похолодел. Она отставила бокал:

– Привет, Решайе.

Усмешка так и застыла у меня на губах.

– Не боишься остаться со мной наедине?

– Вздумай ты меня убить, уже убил бы.

– И все же я вижу твой страх. Знаю, как глубоко он засел.

Воспоминания – как осколки стекла. Нура со сведенным ненавистью лицом в пятидесятый раз падает наземь. Нура заливает своей кровью протянутую безжизненную руку в белой, белой, белой комнате.

Нура снова и снова повторяет попытку.