Дети пространства

Ильма ответила на письмо довольно быстро. Как оказалось, она была дома, в Хиппе, университетском городке в трёх часах езды на мотриссе от космопорта Му-сити, и в ближайшие три-четыре дня никуда в экспедицию не собиралась. В часовом поясе Му-сити в это время был вечер, поэтому она так быстро отреагировала на письмо — сидела за компьютером в момент его прихода.

Когда корабль совершил посадку, по корабельным часам был поздний вечер. А над бухтой Венёва, на берегах которой была расположена столица Лемурии, восходил Арктур.

Менять часовой пояс таким способом — отгулял целый день, и тут опять утро — Анджей любил меньше всего. Тем более, что поспать в космическом корабле перед посадкой совершенно нереально — аврал, сворачивают жилую палубу, через салон то и дело проскальзывают члены экипажа, радиообмен с диспетчерами выведен на громкую связь. Потом атмосфера, перегрузки.

В какой-то довольно низкокачественной арктурианской книжке про первые межзвёздные перелёты, которую Анджей нашёл у боцмана и от нечего делать читал во время полёта, была такая фраза:

«Когда расстояние до планеты превращается в высоту, и её атмосфера наваливается на грудь всей миллионнотонной тяжестью…»

Сейчас Анджей имел возможность испытать это самое ощущение.

В общем, когда «Ариадна» уцепилась манипуляторами за палы пирса в порту Му-сити, он был готов к чему угодно, но только не к подвигам. А весь экипаж, похоже, почему-то ожидал от него именно этого.

В результате ему пришлось не ждать автобуса, везущего к бордингаузу, как всем, а топать между штабелями контейнеров к каким-то боковым воротам порта, где прямо рядом с забором была пассажирская железнодорожная станция. Ему даже посмотрели в Сети расписание и любезно сообщили, что ближайшая мотрисса до Университета отходит всего через пятнадцать минут.

Мотрисса оказалась здоровенным четырёхвагонным сооружением, которое в Нижней Австрии вполне заслужило бы название поезда. Устроившись на мягком бархатном сиденье, Анджей поставил будильник в наладоннике на момент за пять минут до прибытия и заснул.

Проснувшись, он почувствовал себя несколько бодрее, но и обстановка вокруг изменилась. Вместо бодрящей предрассветной прохлады в безоблачном небе висел огромный шар Арктура, раза этак в два с половиной больше привычного Солнца, и заливал платформу станции своими ослепительно белыми лучами. То есть, конечно, лучи Арктура должны быть чуть желтее и чуть прохладнее солнечных, но глаза уже привыкли, и разница была незаметной. А тепла их вполне хватало на то, чтобы питать буйную субтропическую растительность вокруг.

Анджей сверился с планом на экране своего наладонника и решительно направился по узкой, посыпанной щебнем дорожке, петлявшей под кронами редких деревьев среди аккуратно подстриженного газона.

Стоило ему отойти немного от станции, как среди деревьев начали мелькать небольшие домики. Даже по сравнению со старинными европейскими Лемурийский Университет в Хиппе производил впечатление какого-то игрушечного — возможно, потому, что маленькие корпуса не теснились вокруг узеньких средневековых улочек, а были рассеяны по огромному пространству, покрытому редкими деревьями.

На газоне, как это водится в таких местах, располагалось множество народу — кто читал новости, кто работал, кто общался, усевшись в тесный кружок, кто играл в мяч. Правда, если на газоне вблизи венского университета обычно можно увидеть лишь студентов, то здесь возможностью рассесться или улечься на открытом воздухе пользовались люди всех возрастов.

Вот наконец и двухэтажный корпус с индексом GG4. Вот комната 112 — небольшая семинарская аудитория, наполовину заваленная всяким экспедиционным снаряжением. За столом сидела девушка в платье с открытыми плечами и читала новости на огромном экране, висящем на стене вместо доски.

— Доброе утро. Где я могу увидеть профессора Линдсней?

Девушка повернулась к нему. У неё был слегка продолговатый овал лица, наводящий на мысли о примеси восточной крови, персидской или бухарской, кожа светлая, хотя и загорелая, а иссиня-черные волосы были собраны в две тонких косы, спускающиеся на грудь.

— Вы Анджей Краковски? Очень приятно. Ильма Линдсней — это я.

Ещё несколько ничего не значащих реплик, и Ильма развила бурную деятельность. Сумка Анджея была отправлена в кучу экспедиционного барахла, на двери появилась стандартная рельефная табличка, отпечатанная на термопластовом фаббере «профессор завтракает у Джошуа», и преподавательница потащила своего гостя куда-то через газон. Не прошло и пяти минут, как они приземлились в небольшом кафе.

— Джошуа, подай нам чашечку обычного капуччино и кружку предзащитного кофе! — скомандовала профессор Линдсней.

Заказ появился на столике почти мгновенно. Бармен, видимо, был неплохим физиономистом — изящную фарфоровую чашечку он поставил перед Ильмой, а огромную керамическую кружку перед Анджеем, глаза которого опять начинали слипаться.