Дети рижского Дракулы

Первые чувства настигли Гришу, будто голоса из длинного, темного и сырого тоннеля, он слышал зов, хотел подняться, идти. Но потом понял, что это боль, она пела и плясала где-то рядом. Какое-то время он не мог понять, где мелькает ее пульсирующий танец, справа, слева или где-то в глубинах утробы.

Заставив себя открыть глаза, он не увидел ничего и подумал, что все еще спит. Но боль отчетливо пульсировала в запястье у самого лица. Он лежал животом вниз на холодном камне, по-прежнему ничего не видел, но ощущал свои руки у глаз, а себя – расчлененной на куски куклой. Медленно подняв голову, он перенес ее с виска на висок и услышал странный шорох в углу, а потом писк, подумал, что это, видно, крысы. Потом цепочка умозаключений от крыс дернулась в сторону места их обитания. Он в подвале! Запах знакомый – вчера они провели здесь весь день в поисках свидетельств невиновности отца. А ныне сын с колотой раной в животе, с переломанной рукой лежал в этом злосчастном месте и ожидал смерти.

В голове тотчас же воцарилась ясность. Он ощущал свой бок мокрым и пылающим, но холод камня остужал жар и боль. Он приготовился подняться, но прежде прислушался. Писк расщепился на другие звуки.

– Кто здесь? – Гриша с трудом разлепил сухие губы.

Ему ответил тихий надрывный плач.

– Больно, больно, – плакала Ева, и ей вторил металлический скрежет. – У меня швы разошлись, Гриша… Кровь горячая, рукава мокрые, я теряю кровь.

Гриша собрал все силы, приподнялся на четвереньки, прижав больную руку к животу, пополз на голос Евы. Это была она, без сомнения, хоть Гриша не видел ничего, но слышал ее английскую речь.

Щупая руками пол, он наткнулся на стену, потом протянул руку в сторону, пальцы уперлись во что-то мягкое и тотчас отозвавшееся на прикосновение дрожью. Он ощутил юбку тонкой шерсти, нащупал твердость спины, стал искать руку, но не нашел ее, потянулся выше и понял, что рука Евы поднята, наконец достал мокрые рукава, а следом и кольца на тонких запястьях.

– Нет, нет, только не это. – Тотчас обретя силы, он встал на ноги и принялся ощупывать железяки. Кольца, в которых умерла их мать, имели продетые сквозь ушки болты, ими регулировалась ширина оков. Тобин, верно, приволокший их сюда и заперший одних, вбил болты так плотно, что кисти Евы уже успели одеревенеть от недостатка крови. Данилов попробовал извлечь болты из отверстий, но в скользких пальцах не было силы. Напряженные от натуги сосуды девушки стали давить на швы, нитки истерлись из-за трения о железо. Рукава Евы были горячими, мокрыми и источали дурманящий запах крови. Он чувствовал, как горячая, густая жижа стекает по кисти к его пальцам.

– Не двигайся. – Гриша стал снимать жилетку, хотел ее разорвать, с рычанием растягивал во все стороны, но ничего не вышло, ткань была слишком плотной, а пальцы его – слабыми. Тогда он принялся за пуговицы рубашки. В сознание врывались картины из рассказа отца. Сейчас со всей ясностью Гриша представил, каково это – видеть дорогое существо погибающим, как приколотый к картонке мотылек. С какой надеждой узник верил, что все вот-вот кончится, его сестру подержат здесь недолго и отпустят, придет конец его испытаниям, и он выйдет на волю. Какая вера и какое упование были в первых его строках и сколько безысходности в последнем дневнике…

Что, если Грише тоже суждено питать напрасные чаяния, и часы их сочтены? Что, если пройдет много дней, а его не бросятся искать? Никому не придет в голову, что бежавший из больницы Тобин повезет приемную дочь в Синие сосны. Сколько дней пройдет, прежде чем находчивая Соня задумается, отчего учитель истории задерживается в своем поместье, а Бриедис прикинет возможный маршрут прокаженного? Он ведь наверняка с помощью своих полицейских уже ищет беглеца.

Гриша разорвал рубашку на куски и бережно перевязал руки Евы. Двигаясь, он чувствовал, как пульсирующими толчками вытекает из его раны на животе кровь.

– Я не могу достать коленями пола, – тихо пожаловалась она. – Повисла в воздухе, поэтому вес весь на руках. И подняться на ноги нет сил…

Гриша зажал рукой рану и двинулся на поиски опоры. Он остановился у плотно затворенной двери. Пальцами прощупал все щели и подумал, что нужно бы колотить в нее что есть мочи, звать на помощь, но в доме не было ни единой живой души, даже пинчеров. В сознании загорелся свет надежды – с той стороны лабиринта тюремных камер была еще одна дверь, но померк – она ведь никуда не вела… И чтобы покинуть темницу, надо было прежде сыскать способ выбить из колец болты и освободить Еву.

Ими в подвале было оставлено множество предметов: стремянка из библиотеки, один ацетиленовый фонарь, из стен они вынули по меньшей мере четыре увесистых камня.

Фонарь был первым, на что наткнулся Гриша. В нем еще оставалось достаточно газа. Слава богу, спички еще лежали в кармане брюк. Коробок намок от крови, но после долгих стараний Гриша все же зажег огонек.