Дети Робинзона Крузо

Еще разглагольствуя о «сожженных мостах», он наблюдал за своим спутником, обессиленным, потрясенным, беспомощным, раздавленным монолитной волей этого места, но... Лже-Дмитрий словно тянул время. Да, как это ни странно, он тянул время, пытаясь уловить нечто, увидеть, понять, прежде чем события примут необратимый ход. И вот этот момент наступил: дом был нем и неподвижен, как саркофаг, ничто больше не смело промелькнуть в его черных окнах. Совсем тонкой, почти невидимой нитью-пуповиной дом был все еще связан с так и не сменившей цвета пульсирующей сферой, но теперь она висела совсем далеко над лиловым горизонтом — осталось только перерезать пуповину. Вернее, перерубить, потому что с этого все началось, но...

Что он задумал?

Чего не видит Лже-Дмитрий? Что еще, кроме выполнившей свою работу и теперь уже беспомощной флейты (не будем лукавить: не такой уж и беспомощной, только теперь ею воспользуются иначе, потому что... детские амулеты когда-нибудь теряют силу, и потому что любовь имеет оборотную сторону) пронес сюда его спутник? Ответ, вроде бы, очевиден — ничего! Но...

Что-то смущало Лже-Дмитрия.

Как это ни забавно, природа их коротких взаимоотношений хоть и была прохладно-функциональной, но, одновременно, и до гротеска доверительной, почти интимной. Здесь, в этом месте, им было трудно скрывать что-либо друг от друга. Лже-Дмитрий мог не только читать мысли своего визави, но и буквально сканировать его тайные желания, даже погружаться в его сны. Возможно, все это обладало обратной силой. Вполне возможно. Но вовсе не это смущало Лже-Дмитрия. А... старая желтая майка.

Где-то глубоко внутри Михи-Лимонада, на захламленном чердаке его памяти, была дверь, о которой он и сам не догадывался, забыл, и даже, скорее всего, удивился бы ее существованию. Дверь ветхая, в паутине прошлого; Лже-Дмитрий наткнулся на нее совершенно случайно и не придал находке особого значения. И вот теперь осталось лишь перерубить пуповину и отдать Ей сбежавшего мальчика, но только...

Выцветшая, застиранная до дыр и явно не по размеру майка... зачем он ее надел?

Дверь на захламленном чердаке казалась ветхой, но стоило на нее приналечь, она выказывала неожиданную прочность, и чем сильнее ты давил, тем тверже становилась дверь, превращаясь в непреодолимую стену. Майка валялась там, за дверью, в детской пыли — желтая майка с индейским вождем в полном боевом оперении.

(так о ниэто называли? Да, так.)

И что? Еще один нелепый фетиш, слабый детский амулетик? Здесь, в этом месте, даже гораздо более мощная флейта (о! малышка-piccolo могла быть беспощадной и еще станет... только по-другому, потому что с этой все начиналось) больше не имеет силы. И потом его визави почти не догадывается о существовании этой ветхой двери, стены в темноте прошлого.

(они называли это разными словами, вкладывая понятия, вызывающие у Лже-Дмитрия неприятные ассоциации, пока он не докопался до простого детского слова, — как в игре, — слова «круг»)

Лже-Дмитрию пришлось с этим повозиться. Не скрывая брезгливости — все это было похоже на работу проктолога, как детские болезни, детский грипп, — но он докопался. Раздвигая какие-то смутные образы, липкие восторги, протянутые руки взаимопомощи, простодушные вязкие надежды, он докопался до слова «круг».

(так они это называли!)

И понял, что круг этот давно не действует, забыт в прошлом. Если только Миха-Лимонад не скрывал его существования даже от самого себя. Но...

Это нечто, прежде смущавшее, теперь настораживало и нравилось все меньше.

Лже-Дмирий смотрел на дверь, скрывавшую Миху-Лимонада.

Осталось лишь перерубить пуповину, сказать «фас!».

И ничто не сможет уберечь от того, что сейчас произойдет. Ни флейта-piccolo, чьи могущественные, исполненные когда-то серебром волшебства звуки обещали сохранить гармонию в этом распадающемся мире, ни уж тем более все эти нелепые детские амулетики. Здесь, в этом месте, все это больше не имеет значения.

Так при чем тут желтая майка?

Может, он собирается сделать что-то совсем другое?

Может, он это уже делает?

III.

Она надвинулась на него.

Икс все еще в оцепенении смотрел на качнувшуюся в бледном лунном свете темную фигуру. Ледяные пальцы кошмара, сжимавшие его сердце, так и не ослабили своей хватки, но, наконец, лицо Икса дрогнуло.

Фотография... Он обязан что-то с ней сделать. Не заметив, Икс по привычке облизал губы. Он обязан... успеть. Ради ребят. Ради солнечного пятна, так и оставшегося над полуденным морем, ради... Но Джонсон все не звонил.

Он обязан...

У Икса снова дернулась щека. Вероятно, он даже не догадывался, что неожиданно появившаяся на его лице улыбка, выглядела заискивающей.

— Люсьен? — прошептал Икс. — Это ты?

Она не отвечала. Лишь стала еще ближе.

Икс сделал шаг назад, отступив к стене магазина.

— Это был не «Лексус», — услышал он низкий треснувший голос, совсем не похожий на голос Люсьен. Но все же Икс нашел в себе силы ответить.

— Я знаю, — проговорил он.

Икс действительно это знал: не «Лексус», другая машина. Дружокприятель и здесь напортачил, напутал. Это был черный BMW.