Дети Робинзона Крузо

В углу, за керосиновой лампой, Икс видит фотографию голой бабы. Большую, качественную, в дорогой рамоке. И не просто голой: баба сидит на мужике (прямо на его этом, как чуть позже скажет Икс друзьям), лицом к зрителям и, мать его так, пропади все пропадом, показывает мультфильм! Да-да-да, баба не застыла, как и положено на фотографии, запечатлевшей прекрасный миг, а... движется. Ездит на мужике. Скачет вверх и вниз.

И это не вкл./выкл. И не мерцание фитилька. Но тогда что?

Время, когда Икс с удивленно-праздным любопытством рассматривал движущиеся картинки, подошло к концу.

Картинок было больше, намного больше: баба трясла головой, кусала собственные губы, а потом водила по ним языком, хватала себя за сиськи и пялилась на Икса. Картинок было больше — целое кино.

Икс чувствует, как по лбу, обдуваемая свежим ветерком, скатывается капелька пота.

«Я пропал! — мелькает в голове у Икса. — У меня глюки».

Иногда баба на фотке останавливалась, выгибала спину, терлась о мужика задницей, совершая круговые движения, а потом все начиналось по новой, и (!)

(мать твою! по лбу скатывается вторая капля)

с тем же ритмом и той же скоростью, что настоящая, живая парочка в комнате. Мультфильм копировал их движения, повторял след в след. Баба проделывала с мужиком то же, что и Таня с борцом.

Холодная скользкая крыса, паника зашевелилась в темном уголке души Икса.

«Что это? Что со мной?! Что за херня? Наркотик? Газ? Я надышался какой-то хрени... Глюки? Мне плохо? Я умираю?! — Икс после паузы, показавшейся кошмарной вечностью, делает выдох, и дробь вопросов перестает стучать в его висках, сменяясь вялой догадкой. — Суки... Они знают, что мы здесь, смотрим, и решили поиздеваться, пустили какой-то газ. Или устроили другую херню. Вот суки... Или, — Икс готов допустить и такое, — я настолько запал на Таню, что глюки начались у меня. Вот суки...»

«Но что это?!»

Икс для верности ухватился за трубу водостока.

Что за херня? Что происходит?

Не было никакой бабы. Не то что скачущей на мужике, а вообще никакой голой бабы! Никаких мультфильмов.

(И откуда-то всплыли обрывки фраз про малолеток, почитающих старуху за ведьму)

Был лишь портрет. Отлично выполненный портрет. И на нем любимая Михина актриса. Икс вдруг понял, почему Миха считал ее прекрасной.

Водосточная труба, на которой повис забывший обо всем на свете Икс, не выдержала и начала отваливаться. Сначала с жалобным скрипом, потом с грохотом.

«Вот суки!», — успел подумать Икс, падая вместе с трубой вниз навстречу боли, которая уже совсем скоро огненным цветком распустится в его правой ягодице.

Внизу Икса ждали. Молча. Чтобы броситься на него. И только грохот падающей трубы заставил их нарушить молчание.

***

Миха обернулся. Сначала не понял, о чем это Джонсон. Деревья и кустарник росли близко от дома, между причудливо искривленными стволами клубилась лишь густая тьма. Но тут он различил... Во второй раз за сегодняшний вечер у Плюши похолодели колени. Их было несколько, черных силуэтов; почти сливаясь с зарослями, они стояли на равном расстоянии друг от друга и молчали.

Ледяной ветерок подул в лицо Михи.

Господи, что это?

Детские страхи мгновенно вернулись; Плюша почувствовал, что воля оставляет его, ноги разом потяжелели, а горло высохло. Там, во тьме, было то, чего он, оказывается, ждал всегда: словно сгустки ночи, они окружили дом, и глаза их тускло горели зеленым болотным огнем.

Миха тяжело сглотнул, на губах остался лишь металлический вкус кошмара:

«Что это? — повторно пропищал в голове панический голосок. — Что с ними?»

«Ладно, прекрати, чего ты так перепугался? — Тут же попытался урезонить его более спокойный голос. — Это всего лишь собаки. Просто кутанские собаки».

«Но почему они молчат?»

— Почему они так себя ведут? — быстро шепчет Джонсон, и это выводит Миху из ступора.

— Не знаю, — честно признается он. Разлепить губы оказалось непросто.

— Ты же говорил, они не опасны! — настаивает Джонсон, а Миха думает: что, кроме паники и страха, он сейчас услышал? Обвинение? Укоризну? Миха не знает. Возможно, и Джонсон тоже. Наверное, это требование ребенка немедленно вернуть мир в прежнее нормальное состояние. И еще понимание, что это требование не удовлетворят. Теперь ты сам. Только ты сам, если попытаешься.

— Не знаю, — говорит Миха. — Может, взбесились.

Отлично. Успокоил. Трус.

— Я к тому, — Плюша пытается выправить ситуацию, — бабка их, наверное, подкармливает, вот они и болтаются тут.

— Они не болтаются!

Да, черт побери, это правда. Но что тут поделаешь?

На тропинке, по которой они пришли, стоит ближайшая к ним собака, и Миха понимает, что до нее не больше двадцати метров. У страха глаза велики, но Плюше кажется, что именно эта беспощадная сука (Миха откуда-то знает, что это именно сука) здесь самая крупная, именно ее глаза сейчас наливаются кровью, именно она...

Что она? Что ИМЕННО она?

Михе уже не отведено времени на вопросы.