Дети Робинзона Крузо

Ужин они договорились сделать поздним, и у директора высвободились час-другой, чтобы покопаться в каталогах. Чувствуя необычное воодушевление (прежде всего из-за Юленьки!), директор решил, что наконец наткнулся на то, что искал. Деньги — к деньгам, как говорится, хорошие вести — к хорошим. Полной уверенности, конечно, не было, но очень похоже. Художник изобразил идиллический пейзаж, может прибалтийский берег, а может, немецкий. Романтический дом на каменной круче и море фантастической синевы. Немного смущали похожие на южные вечнозеленые деревья, но на юге уместнее смотрелись бы итальянские палаццо или белые виллы, а не немецкий дом. Но не суть — все равно очень похоже. Тогда в голову Дмитрия Олеговича закралась крамольная мысль: место, которое изобразил художник, то самое, но чего-то в картине не хватает. Может, он ищет другую картину на эту тему? Похожую, но другую? Ведь изобразил Моне Руанский собор в разном освещении несколько раз? Или, к примеру, два экспонирующихся рядом в Дрезденской галерее варианта «Пьяного Геркулеса» Рубенса? Он ищет другую картину, сестру вот этой самой, идиллического пейзажа, но другую, и он все ближе, ближе...

— Ближе... — проговорил Димтрий Олегович, откладывая стейки в сторону.

Что верно, то верно: ближе. И скорее всего, у сестры будет несколько иной характер. Похоже, что так. Мы уже говорили о разных половинках, внутренних там и прочих. Похоже, картина-сестра и будет той самой инойполовиной. Так же можно воспользоваться другим словом! Учитывая цвет Bumer’a, который мы тоже не оставили сегодня без внимания.

Скорее всего, у сестры-половинки будет несколько иной характер.

— Черная половина, — изрек Дмитрий Олегович, глядя в окно пустыми глазами.

Такие глаза обычно делаются у людей, когда они говорят с кем-то по телефону и представляют себе собеседника.

Дмитрий Олегович не говорил по телефону. Он ждал Юленьку. А за окнами, с востока, на Москву наваливалась ночь.

V.

«Икс, икс, проснись. Проснись, Икс.»

«В большую волну, когда Будда... что?!»

Икс снова дернул головой. Он не заметил, как провалился в сон, он даже не знал, что уснул. Что за чушь, почему он вырубается на своем наблюдательном посту? Три кружки крепкого чаю и три выкуренные подряд сигареты не помогли. Только сон... Он изменился. И кто-то зовет его. Зовет словно шепчет. Кто?

Сон стал другим. Непохожим на сон. Словно воспоминание, четкое, логичное, по крайней мере, вне логики снов. Словно Икс грезил наяву. И вместо этой пустынной предрассветной улицы видел нечто совсем другое.

Это случилось в тот день, когда они вчетвером впервые отправились к домику Мамы Мии. Но только значительно раньше, вроде бы только-только миновал полдень. Интересно, тогда действительно было столько солнца, или подобное бывает лишь во сне, где берег твоих воспоминаний залит вечным солнцем детства? Чего уж говорить, каждую минуту того лета Икс знает теперь наизусть. И от этого обиды в его сердце не становится меньше.

На море действительно был шторм. И уже очень скоро кое-что произойдет. То ли в медпункте, то ли в комнате спасателей. Рядом массивными гранитными ступенями уходила вверх, к белым колоннам, лестница, а под ней располагалась эта комнатка.

Вот он идет по берегу, этот папаша-картежник, неожиданно вспомнивший, что давно не видел свою дочурку. Они пошли купаться вдвоем с подружкой, хотя им позволили только попрыгать в пене прибоя — две девочки семи и восьми лет, и уже очень долго не возвращаются. Очень долго. Вот он расспрашивает отдыхающих на пляже; да, кто-то видел, вроде были здесь, да что-то... куда-то запропастились...

Будда их тогда всех потряс. И даже не напугал. То есть сейчас бы напугал, а тогда было так здорово, так великолепно. Это было чудо, и это была истина, и это был их друг. Ликование лишь сильнее сплотило их, а Икса (его одного!) бросило в объятья, где он и застрял... до сих пор. Чего уж тут скажешь.