Дети Робинзона Крузо

Похолодевшими несмотря на жару пальцами Миха нащупал в кармане зажигалку и откинул крышку, чтобы быстрее запалить фитиль.

Качнулась ближняя ветка, и прежде чем Миха успел поднести огонь к запалу, все услышали обескураженный голос Джонсона:

— Будда?!

***

Да, это был их друг Будда. Он вышел на первой же сортировочной станции и почти час шлепал сюда по железнодорожному полотну, сквозь нестерпимый зной и смоляные испарения деревянных шпал, смешавшиеся с великолепным запахом моря, которого никогда не забудешь. Шлепал сюда, чтобы быть вместе со своими друзьями. И хоть потом им никто не верил, тогда они были убеждены, что все вышло именно так.

Сомнения начались позже. Несколько позже,

(и опять Миха-Лимонад облизывает сухие губы: ребятки, ваш друг, которого вы называете Буддой, в момент аварии находился в поезде, это подтверждает большинство пассажиров),

когда началась вся эта канитель с шоком, потрясением и нервным расстройством, вся эта история со свидетельскими показаниями и помощью штатных психологов. А тогда Будда лишь быстро проговорил:

— Нам надо держаться вместе. Понимаете?

— Да, — облегченно кивнул Икс.

— Всем вместе! Как тогда... Понимаете? Словно мы... как бы... Как тогда, когда утонули девочки. Понимаете?! Вы понимаете, о чем я говорю?

— Конечно. Только... — Джонсон похлопал глазами, но Будда не дал ему закончить.

— Словно мы одно целое, словно... круг. А теперь идемте, — быстро проговорил он, — времени совсем мало.

— Почему? — Михин голос оказался тихим, он смотрел на друга и чувствовал что-то совсем незнакомое — очень радостное и очень печальное одновременно.

— Не спрашивай, — сказал Будда. — Пошли. Возможно, уже поздно.

19. Последние приготовления

Протяжно ухнула подъездная дверь, и послышались торопливые шаги — кто-то опять покинул свой дом среди ночи. Икс встрепенулся: несколько последних минут после ухода Михи он словно провел в полусне. Курил, смотрел на фотографию и вспоминал... но не только — еще и проваливался в это странное, пограничное с забытьем состояние, и что делал в это время, не помнил. Они проговорили долго, очень долго, и вот уже вовсю, в предчувствии приближающегося утра, начали галдеть птицы; в их гомоне и растворился звук шагов.

Икс поднялся, почувствовав, что затекли ноги, и вышел в коридор. Похлопал по карманам легкой куртки-плащовки, нашел пятирублевую зажигалку и вернулся на кухню. На кофейном столике (в эпоху благосостоятельной софт-тьмы он купил его в IKEA и подарил маме вместе с другой «необязательной» утварью) лежала та самая фотография, оставленная Михой. Икс посмотрел на нее и снова потянулся за сигаретами.

(Тебе надо кое-что сделать. Это твоя часть работы)

Фотография... Она была великолепной. И какой-то... очень яркой, что ли. Икс кисло ухмыльнулся и подумал, что она выглядит более реально, чем его серая в утреннем сумраке кухня, чем все это прожитое время, превратившееся в шершавую пыль, где растворились армия, неудачная женитьба, увлечения, годы беспробудного пьянства, короткий отрезок софт-тьмы и все то, что остается человеку во второй половине жизни.

Было бы нелепо утверждать, что за прошедшие семнадцать лет Миха совсем не изменился. Но вот одна из очередных несправедливостей, выдаваемых за важнейшую метафизическую тайну жизни: время, конечно, властно над всеми, только одних оно не щадит, и они стареют, увядают, а другие (их единицы, этих гребаных любимчиков богов), как хороший коньяк или дорогое вино, с возрастом лишь расцветают. Миха стал таким... Прямо Голливуд, хоть сейчас лепи с него одну из обожаемых им античных скульптурок.

И еще кое-что вспомнил Икс. Давным-давно, в сказочно-героическую эпоху их детства был такой фильм — «Лимонадный Джо». Про неубиваемого ковбоя, который излечивал все свои болячки, в том числе и дыры от кольта 45-го калибра, поглощая немереное количество лимонада. Конечно, при михином благосостоянии нетрудно держать себя в форме, но с чего это его прозвали «Лимонадом»?

— Господи — пролепетал Икс, — о чем я думаю?.. — и он опять бросил взгляд на фотографию. — Тюфяк... Так и не справился с детскими обидами.

Но было в этом что-то и еще: обиды — не совсем правда, точнее, не вся правда. Время поработало над Михой. Пусть он и стал таким... живописным, но оно его изменило. Другое дело — фотография. Здесь, как оказалось, дела обстоят по-другому. Совсем по-другому.

(но правда, почему «Лимонад»?)

Икс сглотнул, извлек из пачки сигарету «Ява Золотая», прикурил и только тогда обнаружил, что руки у него дрожат.