Дети Робинзона Крузо

На море действительно был шторм. И уже очень скоро кое-что произойдет. То ли в медпункте, то ли в комнате спасателей. Рядом массивными гранитными ступенями уходила вверх, к белым колоннам, лестница, а под ней располагалась эта комнатка.

Вот он идет по берегу, этот папаша-картежник, неожиданно вспомнивший, что давно не видел свою дочурку. Они пошли купаться вдвоем с подружкой, хотя им позволили только попрыгать в пене прибоя – две девочки семи и восьми лет, и уже очень долго не возвращаются. Очень долго. Вот он расспрашивает отдыхающих на пляже; да, кто-то видел, вроде были здесь, да что-то… куда-то запропастились…

Будда их тогда всех потряс. И даже не напугал. То есть сейчас бы напугал, а тогда было так здорово, так великолепно. Это было чудо, и это была истина, и это был их друг. Ликование лишь сильнее сплотило их, а Икса (его одного!) бросило в объятья, где он и застрял… до сих пор. Чего уж тут скажешь.

Вот папаша: в глазах паника, беспомощность, он не хочет верить в самое страшное, а водолазы уже входят в воду. Спиной вперед, и волны беспощадно бьют их, они идут в море искать его дочь и дочь его старого приятеля-соседа. Уже все всем ясно, шторм, подводные течения крутят, ударяют о дно, где камни, и уносят на глубину; всем все ясно: девочки утонули. И водолазы идут искать чьих-то дочерей, которые захлебнулись, может быть, всего-то минут двадцать назад.

НЕКОТОРЫЕ СПОСОБНОСТИ БУДДЫ

Вот они стоят вчетвером на берегу в толпе любопытных. Мужчины из тех, кто посмелее, пытаются искать малышек в прибрежной полосе. Море бьет их и гонит прочь, шторм крепчает. Икс смотрит на лица друзей: он не знает, правда ли они были такими особенными, или он это сейчас придумал, ведь мальчишки есть мальчишки, но в их глазах нет жадного огонька любопытства. Может, у Икса он и был (ему стыдно, но вполне возможно, что он, как и толпа, жаждал зрелища, сочувствовал, конечно, но и ждал – сейчас уже не разберешь), но не у этой троицы. Особенно Будда: в первый раз Икс увидит то, что потом, став взрослым, научившись говорить штампами, определит как подлинное сострадание.

Две маленькие девочки и рыдающий папаша-картежник. Водолазы нашли их быстро. Если бы это безвольное дерьмо, помешанное на картах, опомнилось чуть раньше…

Их вынесли на берег и положили на песок. Сразу образовался плотный круг зевак.

– Расступитесь, – говорит спасатель, – нужен воздух.

– Моя родная! – ревет папаша-картежник, прижимая к себе мертвую дочь. – Ай-ай-ай-ай-ай! Доченька моя! Ну, нет, нет… открой глазки, моя родная! Ай-ай…

У него забирают девочку, появляется врач, белый халат. Им делают искусственное дыхание, нажимают ладонями на грудь, пытаются оживить, но уже поздно.

– Пропустите, – Будда хочет пробиться к утонувшим девочкам. – Пропустите меня! Пожалуйста.

– Мальчик, иди отсюда! – говорит кто-то. – Не мешай!

– Я могу помочь! Еще не поздно.

– Иди отсюда! – гонят его строго. – Не до игр здесь. Видишь, что случилось?!

Папаша снова прижимает к себе дочь и ревет, идет с нею по пляжу; его рыдания и крики чаек: «Моя родная! Родная… Фьить. Фь-и-ить! Родная…»

Вторую девочку заносят в комнатку спасателей, ее некому прижимать к груди. Кто-то закрывает ее белой простыней, нечего так лежать, с непокрытым лицом, теперь уже нечего.

– Пожалуйста, помогите! – рыдает папаша. – Сделайте что-нибудь! Родная моя…

Его пытаются успокоить, забрать у него тельце; руки девочки висят в разные стороны, и так же свисают волосы, в которых застряли песок и жаркий сухой ветер.

Икс поворачивается и видит что-то странное. Вторую девочку оставили лежать в одиночестве в комнате спасателей (или это был медпункт?). Все заняты обезумевшим папашей-картежником. Кроме Будды и Михи. Они воспользовались несколькоминутным замешательством и входят в комнатку спасателей. Причем Миха, судя по всему, не знает, для чего. Икс и Джонсон направляются к ним.

– Миха! – Слышит Икс голос Будды. – Встань на двери и никого сюда не пускай! Что бы ни случилось.

– Хорошо, – отзывается Миха. Он слегка напуган, но встает в дверях, словно часовой.

Мальчики подходят. Миха жестом руки останавливает их и шепчет:

– Подождите.

– Что там? – Джонсон пытается заглянуть за его спину. – Чего вы делаете? Сейчас спасатели вернутся!

– Не знаю, – Миха неуверенно пожимает плечами. – Он просил не входить.

Икс стоит босиком на горячем асфальте, пятки обжигает, и он перепрыгивает в тень от козырька над дверью.

Через несколько минут произойдет одно из лучших событий в жизни Икса. Может быть, лучшее. Плата за него окажется очень высокой. Через несколько минут Миха закричит, а Икс обернется, почувствовав чужое внимание, и легкий ветерок похолодит его спину. Он ничего не обнаружит. Ничего необычного. Пляж, люди, море, чайки, ветер и жара. А поодаль, на автостоянке, припаркован шикарный черный лимузин BMW. В глянце капота плавится раскаленное и просоленное солнце, взгляд фар капризно-надменен, и решетка радиатора, как рот, который вот-вот снизойдет до ухмылки.

– Ты притворяешься хорошим парнем? – почему-то говорит Икс, глядя на эту спокойную роскошь для богатых: может, и мы, когда вырастем… – Просто хорошей машиной, добрым другом, да?

Автомобиль действительно очень хорош – создан для людей, для их блага. Но откуда эта заноза в сердце?

– С тобой что-то не так? – догадывается Икс. – Что?

Стоп! А вот здесь – стоп! Именно здесь сон меняется. Именно в этой точке воспоминание искажено. Потому что это обман и фальшь. Ничего подобного быть не могло. В их детстве впервые появились новые «москвичи» и «девятки», бегали по улицам «копейки» (в одной из них недавно задохнулся отец), ну и, конечно, «Волги», машины таксистов и высоких советских начальников. А вот начиненных электроникой черных Бумеров, словно из рекламного ролика рубежа нулевых-десятых, в закрытой советской стране не существовало. Да и в открытых странах тоже. В их детстве, почти четверть века назад, их еще не производили. Это обман! Но… почему?

– Ты притворяешься… – пытается повторить свой вопрос Икс и замолкает, чувствуя, что это не совсем то, и его снова куда-то уводят.

Стоп: воспоминание искажено. Все перевернуто. В действительности, когда Икс обернулся, он не увидел никаких автомобилей. Там даже не было автостоянки. Зато поодаль, на солнцепеке, сидела огромная собака, волкодав. Именно на том месте, где сон-фальшивка пытается подсунуть ему черный Бумер. Зачем?

Огромная кутанская собака, застыв под прямыми солнечными лучами, не сводила своих налитых кровью глаз с дверей медпункта. Тогда Икс подумал, что собака, верно, бешеная. По крайней мере, она порождала ощущение какой-то плохой болезни. Этот темный непроницаемый взгляд… И Икс как любой мальчишка на его месте, подняв круглый, с ладонь, камень, выброшенный когда-то на берег штормом, запускает им в собаку. И мощный волкодав испуганно шарахается в сторону. Оскаливает пасть, рычит на Икса, но пены на клыках не видно. Икс нагибается за следующим камнем. Собака предпочитает ретироваться, поскуливая, убегает в тень кустарника, где, лениво виляя хвостом, поджидают ее облезлые товарки. И вот что в действительности произошло: тоскливая заноза ушла из сердца, Иксу сразу стало спокойней и даже радостней. Он уже все знал и готов был смеяться, словно бешенство или какая-то другая плохая болезнь, витавшая в тот день над пляжем, ушла в тень.

Кутанская собака, волкодав, самая крупная. «Беспощадная сука», сказал о ней Миха. Старуха называла ее иначе. Икс хорошо запомнил ее имя. Слишком хорошо.

Спустя четверть века ему его напомнили, хотя Икс ничего и не забывал. На днях он вновь увидел это имя – среди безумных граффити, среди надписей на стенах. И предполагать, что все это лишь случайные совпадения, дальше стало невозможным. Икс понял, что либо он очень болен (Граф! А крышу-то пора чинить), что было бы предпочтительней, либо… Бешенство снова выползло из тени.

(Икс, Икс, проснись! Пожалуйста, Икс, просни-и-и-с-сь)

Все снова вернулось.