Дети России

Колонну военнопленных загнали во временный лагерь,, огороженный лишь колючей проволокой. С трех сторон - колючка, с четвертой - небольшая речонка. По углам - сторожевые вышки. Над головой - небо.

Лагерь - как гигантский муравейник, где на ограниченном пространстве сидели, лежали солдаты, гражданские, как выяснилось потом - работники советских учреждений и евреи. Заходить в речку не разрешалось, разве что зачерпнуть ладонью воду и попить. Речонка была взбаламучена так, что похожа была на кофе. И как ни была грязна вода, люди все равно шли и пили, потому что у многих несколько суток во рту не было и маковой росинки, но желудок требовал свое, и его заливали водой. Немцы же не торопились кормить пленных.

Немцы привезли еду лишь через несколько дней. Машину, груженную какими-то ящиками, подогнали вплотную к колючке и начали кидать в толпу эти ящики, которые били по головам, рукам, сбивая с ног истощенных, израненных людей. Ящики вмиг разнесли в щепки, каждый норовил ухватить хоть одну рыбешку, что была в тех ящиках. Кто-то успевал схватить скользкое серебряное чудо, а кто-то падал затолканный, затоптанный. Звериный инстинкт - выжить! - преобладал над разумом. А немцы-грузчики стояли в кузове, хохотали, беспрерывно щелкали затворами аппаратов и кричали: «Эст, швайне! Жрите, свиньи! Вайлд тире! Руссише тире! Дикари, русские дикари!»

На следующий день привезли походные солдатские кухни, перегородили лагерь пополам, и теперь ежедневно мимо этих кухонь медленной вереницей с одной половины лагеря на другую переходили тысячи заключенных, чтобы получить баланду, где плавало несколько крупинок перловки. Лагерь стал похож на песочные часы, когда стеклянную колбочку часов переворачивают, если весь песок из верхней части переливался в нижнюю. Но лагерь - не часы, люди - не песчинки, они гибли десятками. Тех, кто не мог получить свою ежедневную порцию баланды, поскольку не было сил подойти к кухне во время «обеда», просто забрасывали, как дрова, вместе с трупами в кузов грузовиков и увозили.

Так прошло восемнадцать дней.

На девятнадцатый было объявлено:

- Кто есть офьицер - к воротам!

Несколько человек, обтрепанных, худых побрели к выходу из проволочного загона, наверное, ведомые лишь мыслью - вырваться из этого ада. Охранники пробежались по лагерю, отбирая тех, у кого на гимнастерках тускнели офицерские знаки отличия. Один из дюжих немцев увидел сидящего на земле Ивана:

- Ду! Ты! - рявкнул охранник и пнул его в бок. - Шнель туда! - и махнул рукой в сторону ворот.

Иван с трудом поднялся и, пошатываясь, побрел к группе пленных офицеров. Воронов шагнул следом за ним.

- Вохин?! Штейт! Куда? Стоять! - заорал охранник и толкнул Воронова в грудь.

- Я с ним, мы все время вместе, - сказал Воронов. - Ну, понимаешь, друзья мы с ним, комрады! Он не сможет один, он болен! Комрады мы!

- Нихт! - свирепо оскалился немец, вскидывая автомат. - Ты - нихт! Он - туда!

Но Воронов упрямо толкал грудью охранника:

- Я с ним, мы вместе, мы - комрад!

Охранник прищурился, словно прицеливался, не спеша отвел руку назад и тычком в лицо отбросил Воронова в толпу военнопленных, затем угрожающе повел стволом автомата из стороны в сторону. Воронова схватили за плечи, втиснули в средину, спрятали, и охранник, злорадно ухмыльнувшись,, вновь приказал:

- Штейт ан штелле! Штейт штиль! Стоять на месте! Тихо стоять!

Иван, оглядываясь, уже доплелся до группы офицеров, но когда охранник ударил Воронова, рванулся назад. Его сжали чьи-то руки, втянули внутрь группы.

- Терпи, браток, толку нет бросаться на автомат, - сказал ему кто-то на ухо. - Терпи, сила силу ломит, терпи пока!

Их было сорок командиров, втиснутых в машину. Стояли плечом к плечу, ноги подгибались от усталости.

У Ивана от тряски разболелась голова, кровь толчками била в опухшую щеку, ухо, его тошнило. Он вцепился в планку, на которую был натянут тент, и думал только об одном, чтобы не упасть, сдерживая изо всех сил тошноту. Порой сознание все-таки уплывало в сторону, и он не падал только потому, что со всех сторон его сжали товарищи.

Сколько так ехали, Иван представить не мог. Под тентом была полутьма, и нельзя было догадаться, что за бортом - еще день или уже вечер. Наконец машина остановилась. Охранники откинули задний борт, скомандовали:

- Гейт форт! Шнель! Вылазь, быстро!

Военнопленные неуклюже спрыгивали, помогая друг другу, на землю. Затекшие уставшие ноги не держали, потому многие держались руками за борта, чтобы не упасть. Охранники, ругаясь, отпихивали их автоматами от машины, сбивали в нечто, похожее на колонну.