Дети Розы

Лялька покачала головой. Имя под статьей, известность — ни к чему такому она не стремилась. Ей это совершенно ни к чему.

Они приступили к еде.

— Знаешь, какой худший поступок в моей жизни? — спросила Кейти, прожевывая мелко нарубленную капусту. — Так слушай. Тогда поймешь, до чего могут дойти эти подонки.

— Худший поступок? — переспросила Лялька. — Зачем это рассказывать мне?

— Чувство вины, милая. Чувство вины. Так слушай. И осторожно с этим перцем — страшно злой.

— Я люблю чили.

— Так вот, я буквально украла жизнь одного мужчины. Он доверял мне, а я так с ним поступила. Он увидел меня в одном баре, заговорил со мной, и я слушала так, словно я смазливая дуреха с куриными мозгами. А потом все это в подробностях описала. Все говорили, что я счастливица. Счастливица! Представляешь? Я всю жизнь работала как проклятая, старалась утвердиться в профессии, но стоило мне сделать настоящую гадость — и я стала счастливицей.

— Должно быть, он был видной птицей.

— Правда. Похоже, ты никогда не читала мою газету, а то бы знала об этом. Вот таким был мой самый мерзкий поступок.

— Мне он не кажется таким уж мерзким. — Лялька засмеялась.

— Мерзкий, не сомневайся. Давай закажем еще бутылку. — Но Лялька уставилась на свою левую руку. На побледневшем лице отразился страх. — Что стряслось?

На среднем пальце левой руки над платиновым кольцом, снять которое было невозможно, четыре когтистые лапки нависали над пустым продолговатым гнездом.

— Посмотри. — И она протянула руку.

Кейти тоже посмотрела на огромный пустой овал:

— Ничего себе! Что здесь было?

— Сапфир.

— Тут мог быть и бриллиант. Камень застрахован?

— Думаю, да. Не в этом дело. — Лялька была в отчаянии, она едва сдерживала слезы. Внезапная пропажа казалась платой за поддельное дружество, на фальшивую личину, которую она надевала в присутствии Кейти. Ведь это было ее обручальное кольцо. И его утрата неожиданно оказалась такой тяжкой.

— Тут дефект в одной из лапок, — сказала Кейти.

— Да-да. Теперь вижу.

Кольцо было куплено двадцать лет назад в Брайтоне. Алекс стоял между Кларой и Лялькой и держал их за руки. Как большой сильный брат. Красивый. Только-только вернулся из пустыни. После войны, да, это было после войны, но пляжи все еще опутывали проволочные заграждения, кажется, так. Она только и смогла вспомнить, как они втроем, пошатываясь, шли вдоль этих заграждений, пьяные от пива и молодости, вдыхая запах морских брызг и водорослей. Шли и смеялись. Сколько тогда было Кларе? Никак не больше пятнадцати. И когда Алекс увидел ювелирную лавку, они — все трое — притихли и стали смотреть. Нелепая покупка. Он истратил все, что было в бумажнике, до последнего фунта, и потом ему пришлось добираться до своей части автостопом.

— Посмотри, какое свечение там, внутри, — сказала Клара.

— Ты не думаешь, что оно вульгарное? Такое большое.

Без сомнения, такого большого кольца на Брюер-стрит ни у кого не было. Там в основном были в ходу кольца с осколками бриллиантов.

— Разве может такой камень быть вульгарным?

Клара, еще такая молодая и совсем не завистливая. Лялька вспомнила, как Клара расцеловала их обоих.

— Будьте счастливы, — сказала она. — Да как вам не быть счастливыми, вы такие красивые.

— Да ты меня не слушала, — рассердилась Кейти.

5

— Надеюсь, вы не ждете от меня благодарности. Мне там очень понравилось. В тюрьме.

Несмотря на усталость и легкие синие тени под глазами, скуластое лицо девушки сохранило привлекательность. Белые губы, волосы — блеклые нити. Она оглядела длинную комнату с высокими окнами, бархатными портьерами, восстановленной лепниной и удобными диванами и сказала довольно развязно:

— Да уж, навели вы здесь лоск, нечего сказать.

— Сожалею, если эти изменения вас огорчают, — сухо ответил Мендес.

— С чего бы? Из-за матери, что ли? — Она рассмеялась. — Сука она. А что стало с мебелью из ее спальни?

— Думаю, она где-то в доме, — Мендес почувствовал неловкость. — Если эта мебель вам нужна…

— Вот уж нет. Просто интересно, вы тоже падки на все эти рюшечки и завитушки? А кухню вы перестроили?

— Можете посмотреть. Она не сильно изменилась.

— Здесь изменился звук, — пробормотала она. — Нет прежней гулкости. Ага, вижу: стал ниже потолок, да? — Она продолжала озираться. — А откуда идет тепло?

— Из-под пола.

— А отсюда сохранился выход на террасу? Можно взглянуть?

Не ожидая разрешения, она раздвинула тяжелый занавес. Снаружи было облачно и темно. Стекло, сквозь которое она смотрела, превратилось в черное зеркало. Пожав плечами, она отступила назад. Теперь комната заняла место отражения: картины и фарфор, казалось, повисли среди деревьев в темном пространстве, обогатив его и согрев.

— Дом, — сказала она недовольно, — ну почему богачи всегда хотят переделать дом под себя? Все семьи отвратительны. Родственники так и норовят растерзать друг друга.

— Вот я и живу один.

— И все же не можете удержаться, чтобы не устроить все, как вам удобно. — Она засмеялась. И хихикала довольно долго, что звучало нелепо.