Дети Розы

Местная кухарка продолжала готовить блюда с маслинами и густым сладковатым маслом, которые отец некогда любил; она пекла для него хлеб в огромной печи; а еще — искушала паштетом из дроздов. До болезни отец ел много и жадно и, что ни день, выпивал не меньше литра вина. Сейчас он не мог делать ни того, ни другого, но радовался, что для него готовят все эти блюда. Он съедал немного мягких фруктов, очищенных от кожуры двумя сиделками, и время от времени жаловался на металлический привкус зубных протезов. Сиделками были молодые девушки, хорошенькие и старательные. В свободное от дежурства время они, без сомнения, напоминали райских птичек. Но у постели больного сидели чинно и обихаживали неподвижное стокилограммовое тело, не отвлекаясь на болтовню. Насколько Алекс мог судить, отец почти не мучился от боли: при первых ее признаках одна из сиделок делала ему укол. Иногда больной выкрикивал что-то на незнакомом языке, и они не отзывались.

Пока отец забывался под воздействием морфия, Алекс спал. За стенами высыхали колодцы, стрекотали кузнечики, но отец шагал по улицам местечка, вдыхая запах молока и лошадей, — избалованный ребенок, опекаемый костлявыми тетушками, фокусниками и дядьями-портняжками. Его окутывали ароматы меда и корицы, язык ощущал знакомый с детства вкус маринованной селедки и халы с маком. У постели толпились гости. Они не покидали отца в его сновидениях. В часы бессонницы и Алекс ощущал их взгляды, направленные на отца, — они его ждали. Ближе к концу, паря в своей постели, отец проходил сквозь край мертвецов, как если бы он был здесь гость-призрак, а они безусловно реальны. И так, ночь за ночью, он судорожными толчками продвигался по равнине, осушаемой по старинке, на которую сквозь белый дождь падали косые лучи солнца.

А между сном и пробуждением ему являлся некий образ, светящийся во тьме. Небольшая рыбка, фосфоресцирующий клочок лишайника, кристалл розового кварца. Искры из глаз невидимых животных. Будто рядом с ним занималось едва различимое пламя.

Некоторые из этих образов он описал сыну.

После обеда Алекс обычно выходил на террасу и пил пастис[7] в обществе доктора, иногда они играли в шахматы. Их беседы не отличались теплотой: Алекс чувствовал, что доктор его недолюбливает. В день смерти отца тон газет был особенно зловещим, а погода гнетущей. За шахматной доской Алекс находил утешение в намеренном отступлении от логики. Он пошел слоном — хитрый и рискованный ход — и сделал глоток мутноватого пахучего напитка. Затем пробормотал:

— Вы когда-нибудь думали об алмазах?

Доктор неотрывно глядел на доску. Его лицо выражало недовольство — в нем читались как неприязнь к акценту этого молодого человека, так и раздражение из-за его уклончивости. В сущности, еще неуклюжий ребенок, о сочувствии говорить не приходится. Так или иначе, сейчас его вопрос связан исключительно с интересом к антиквариату.

— Насколько я знаю, когда-то представители вашей профессии прописывали алмазы своим пациентам, — сказал Алекс. — Как средство от лихорадки. И в качестве противоядия тоже.

— Несомненно, — ответил доктор, неловко поерзав в плетеном кресле, и нерешительно потянулся к своему единственному коню.

— Интересна и этимология этого слова, — продолжал Алекс. — Вам не приходилось читать Альберта[8]? Он в тринадцатом веке описывал различные минералы. Насколько помню, в тысяча девятьсот тридцать первом году его канонизировали. Так вот, согласно Альберту, алмаз — диамант — это камень, принадлежащий демону, то есть это может быть и дух добра, и дух зла. Вот и камень этот называют радугой демона, потому что он может быть двух цветов.

Поднялся ветер. В сухой траве зарождались облачка белой пыли, ветер нес их к ногам. Алекс чихнул. Солнце стояло в небе тяжелым желтым камнем. Мужчина и юноша сидели в тени двух толстых стволов, в крапинках солнечного света, точно отметинах какой-то хвори. Когда ветер раскачивал верхушки деревьев, гамак поскрипывал. Алекс не забыл этот скрип и свои слова: «У меня голова болит от здешнего климата». Доктор что-то небрежно буркнул в ответ, демонстрируя свое превосходство, и это тоже осталось в памяти. А потом из окна верхнего этажа донесся крик.

Отец пытался встать с постели. Несмотря на болезнь и заторможенность, его немалый вес и решимость мешали сиделкам воспрепятствовать этим попыткам. Он упорно старался ухватиться за любой предмет, который в тот момент попадался ему на глаза, и, если надо, бросался на него всем телом.

Когда Алекс и доктор подошли к двери, Мендес стоял на четвереньках, навис, точно неуклюжее свирепое животное, над цветным шарфом и, пыхтя, пытался ухватить его сухими вялыми пальцами.

На деревянном полу блестело небольшое белое пятно.

— Я дам ему успокоительное, — сказал доктор, хотя не сделал и шага в сторону все еще грозной фигуры.